Мы оба собрались уходить, и Элизабет повернулась ко мне:

– Айвен, я никому не говорила того, что рассказала вам. – Она сглотнула. – Никогда. Не знаю, с чего меня потянуло на откровения.

– Знаю, – улыбнулся я. – Спасибо, что вы высказали мне так много всего, что думаете. Полагаю, это заслуживает еще одного браслета из ромашек.

Ошибка номер два. Надевая второй браслет ей на запястье, я почувствовал, что отдаю частичку своего сердца.

Глава девятнадцатая

Потом, уже после того, как я подарил Элизабет браслеты из ромашек… и свое сердце, я узнал о ней гораздо больше. Я понял, что она похожа на одного из тех моллюсков, которые прилипают к камням на пляже в Фермое. Когда смотришь на него, видно, что держится он не слишком крепко, но стоит до него дотронуться, как он, сопротивляясь, намертво вцепляется в поверхность камня. Вот и Элизабет была приветливой и открытой, пока никто не подходил близко – тут она сразу становилась напряженной и защищалась изо всех сил. Конечно, она открылась мне в тот день в саду Сэма, однако назавтра, когда я зашел к ней, вела себя так, будто сердится на меня за то, что сама рассказала. Но в этом была вся Элизабет – сердилась на каждого, включая саму себя. И еще она, конечно, испытывала неловкость. Ведь Элизабет нечасто говорила о себе, за исключением тех случаев, когда рассказывала клиентам о своей компании.

Теперь, когда Элизабет начала меня видеть, мне стало сложно проводить время с Люком, и она уж точно забеспокоилась бы, если бы я постучал в ее розовую дверь и спросил, выйдет ли Люк поиграть. У нее был пунктик насчет того, что друзья должны быть ровесниками. Но, главное, Люк ничего не имел против моего возраста. Он все время играл с Сэмом, а если звал меня поиграть с ними, то это раздражало Сэма, который, конечно же, меня не видел. Я не хотел мешать Люку играть с Сэмом и сомневаюсь, что Люка волновало, появлюсь я или нет, потому что, понимаете, я был там не из-за него, и, думаю, он это знал. Я уже говорил вам, что дети всегда понимают, что происходит на самом деле, иногда даже раньше вас самих.

Что же касается Элизабет, то, думаю, она лишилась бы рассудка, если бы я заявился к ней в гостиную в двенадцать ночи. Новый вид дружбы означал установку новых границ. Мне следовало быть деликатным, реже приходить, но все равно быть рядом в нужные моменты. Как это и происходит при дружбе между взрослыми людьми.

Мне определенно не нравилось, что Элизабет считает меня отцом Сэма. Не знаю, с чего и как это началось, и, хотя я даже ни слова не сказал, все так и тянулось. Я никогда не обманываю своих друзей, никогда, и много раз пытался объяснить ей, что я вовсе не отец Сэма. Так вот, когда я в очередной раз завел об этом речь, произошел следующий разговор.

– Откуда вы родом, Айвен?

Это было вечером, когда Элизабет пришла с работы. У нее только что состоялась встреча с Винсентом Тэйлором по поводу оформления гостиницы, и, судя по ее словам, она просто пришла к нему и сказала, что поговорила с Айвеном и что мы оба считаем, что гостинице необходима детская площадка, которая позволила бы родителям проводить еще больше времени наедине в романтической обстановке. Винсент смеялся так громко и долго, что в итоге согласился. Она все еще пребывала в растерянности, не понимая, что смешного он нашел в ее словах. Я объяснил, что Винсент понятия не имеет, кто я такой, поэтому и смеялся, но она покачала головой и обвинила меня в скрытности. В любом случае благодаря этому она была в хорошем настроении и даже готова поболтать. Я все ждал, когда же она начнет задавать мне вопросы (не касающиеся моей работы, количества сотрудников и годового оборота – всем этим она нагоняла на меня страшную тоску).

Наконец она спросила, откуда я родом, и я радостно ответил:

– Из Яизатнафа.

Она нахмурилась:

– Знакомое название, я его уже когда-то слышала. Где это находится?

– За миллионы миль отсюда.