– Светка напекла, привет тебе от нее и от матери.

Раз пирожки и привет от Светки, и от матери, значит, точно, друг. А если друг и мент, значит, вместе работаем. Голова все же выдавала логику и аналитику, несмотря на свое недавнее тесное взаимодействие с трубой.

Я поблагодарил доброго друга и начал разворачивать гостинцы. Один пакет был с пирожками, а в другом был татарский чак-чак. Точно! Нагаев. Вовка Нагаев. Хотя по паспорту он Фуат и даже Фатыхович, но для всех он Володя. Мой недавний напарник и коллега по сопредельному с моим участку.

Сознание опять брызнуло разнокалиберными осколками не моей памяти.

– Спасибо, Володь! Что там, в мире делается, по моим делам что слышно? – стараясь не дергать головой, я приступил к поеданию гражданских пирожков.

– По тебе ничего не знаю, а твою зарплату я принес. Двадцатое число. В бухгалтерии пошипели, но разрешили за тебя расписаться, – Вова полез во внутренний карман кителя и достал тощий газетный сверток.

– Опять спасибо, друг! – достав из импровизированного газетного кошелька красную десятку, я протянул ее назад заботливому другу.

– Купи конфет, «Белочка» называются. На все. Мне сказали, они рублей семь стоят. Задолжал я тут медсестрам, – вовремя вспомнил я о своих недавних обязательствах перед персоналом милицейской лечебницы.

Потом я подумал и, достав еще пару купюр, вернул сверток Нагаеву.

– Пусть у тебя побудут, мне тут они ни к чему, да и хранить негде.

Согласно кивнув, Вова прибрал мое денежное довольствие в тот же карман.

– Как сам думаешь? Кто? – товарищ вопросительно придвинулся.

Дожевав откушенный кусок, я медленно проглотил, запив киселем, оставшимся от ужина. Вова задал вопрос, над которым я доламывал свою и без того искореженную голову. Мыслительный аппарат, несмотря на потуги безмолвствовал.

– Хрен его знает, голова болит и мысли в ней от того путаются, хотел вот у тебя порасспросить. Есть понимание на этот счет? – я с живым интересом разглядывал своего нового-старого напарника.

– Локтионовские заморочки. Это у него на «мясухе» терки были. Не надо было тебе на его участок соглашаться. Он месяца два, а то и все три еще со своей язвой проваляется, а потом в отпуск уйдет. С какой радости ты согласился еще и за него пахать? На хрена сдался тебе этот #баный поселок мясокомбината? – как-то ревниво кипятился Нагаев. – Когда ты на сессию уходил, твой участок я обслуживал, а не Локтионов. Через месяц я уйду в отпуск, три участка тащить будешь! – было видно, что это не пустая угроза.

Вова взял из кулька пирожок и раздраженно откусил сразу половину.

– С другой стороны, он тебя в свою хату пожить пустил. Отдельная двушка всяко разно лучше, чем общага. Ни выспаться, ни с девушкой пообщаться.

Локтионов, Локтионов, Локтионов… Сознание вновь забрезжило. Это наш с Вовой старший участковый. Ложась со своей застарелой язвой в областную клиническую больницу, Валерий Михайлович настоятельно попросил меня заменить его на участке. Относился он ко мне незлобливо и, как мог, старался натаскивать меня. Большую часть того, что я, здешний, постиг, в милицейской премудрости, я набрался от него. Отказать в просьбе такому наставнику было никак невозможно и крайние три недели перед бойней в лифте я разрывался, обслуживая его и свой участки.

Главная проблема была в том, что клятый мясокомбинат и поселок при нем находились на большом удалении как от райотдела, так и от моего участка. Это была жопа мира, самая окраина города. С одной стороны локтионовской земли был берег реки и железная дорога, с другой раскинулось цыганское поселение. С четвертого края располагалась тюрьма, то есть, СИЗО 42/2.

И таки да, наверное, Нагаев прав, при таком дополнительном весомом аргументе, как отдельная квартира на два-три месяца, не уважить Локтионова я не мог.