Урод неопределенно хмыкает, но не произносит ни слова. Мы молча сидим рядом – еще миллиметр, и плечи форменных пиджаков соприкоснутся.

Голова гудит, в ней кружится наполненный звездами космос…

Похоже, на пустыре он поставил верный диагноз: я действительно неравнодушна к нему. Не знаю, что со мной, но я бы хотела стать его девушкой. Или, если школьные слухи про них с Воробьем все же правдивы, быть для него хотя бы другом.

– Можно вопрос? – набираюсь смелости, и он кивает.

– Валяй…

– Ты правда предпочитаешь парней?

Съежившись, я жду, что меня пошлют или поднимут на смех, но он только пожимает плечами.

– Никого я не предпочитаю. Ни парней, ни девчонок.

– Но почему?!

– Я не люблю людей. Все они смотрят сквозь меня. Смотрят и не видят… – Он утирает пальцами кровь под носом и достает из лежащей рядом пачки сигарету. – Возвращайся, тебя будут искать.

– А ты? Сколько ты еще пробудешь здесь? – Я не хочу уходить, но ловлю быстрый, обжигающий злобой взгляд.

– Обо мне не беспокойся! – взвивается Урод. – Вообще не думай. Забудь!

Ну конечно: он не будет светиться, чтобы не подставлять Сашу и его прихвостней перед директором. А завтра скажет, что получил по морде не в стенах школы.

Я смотрю на его припухшую посиневшую переносицу, длинные пальцы и снова выступившую кровь, и слезы раскаяния давят на горло.

Виновата во всем я…

Он прав: мне нельзя к нему приближаться.

Медленно поднимаюсь на ноги, отряхиваю юбку и устремляюсь к выходу, но замираю у самой двери и, не оглядываясь, выпаливаю:

– Знаешь, Егор, меня тоже никто не видит. Все будто смотрят сквозь меня…

– Мне как-то пофиг… – раздается за спиной, и едкая фраза прерывается скрипом петель и стуком ржавой дужки.

Выхожу в пустой школьный коридор, дышу ртом, пытаясь справиться с коротким замыканием в мозгах.

Кажется, я безответно и намертво влюбилась в того, кем меня пугали в детстве. И очень хочу доказать ему свою преданность и любовь.

Тринадцать

В пятницу утром Урода встречают овациями, громче всех орут Сашины прихвостни, хотя их предводитель никак не выдает своей причастности к синякам и опухшему носу Лебедева.

Раскрыв рот, я в шоке пялюсь на разбитое лицо – последствия ударов стали явными, и Алена громко шепчет:

– Урод… Говорят, его в Микрорайоне вчера отоварили. Правильно сделали! Обнаглел. Меня мама каждый день провожает в школу как на войну, и все из-за этого!

– Что? – переспрашиваю глупо, и одноклассница сочувственно тянет:

– Даже представить страшно, каково сейчас тебе и твоей бабушке… Но справедливость все же есть!

От ее шипения и горячего дыхания разгорается головная боль.

Отворачиваюсь, медленно оглядываю класс, и в мозгах рождается странная ассоциация: как-то раз я смотрела фильм про Средневековье, и перекошенные лица одноклассников сейчас живо напоминают мне лица из толпы, обезумевшей в предвкушении казни.

Когда-то я была такой же. Одной из многих.

Хочется вскочить и сбежать, прикрыв ладонями уши.

* * *

После уроков классная просит Егора задержаться, и он нехотя возвращается в кабинет.

А я шатаюсь по пустому коридору, топчусь у двери, тянусь к ручке, собираюсь войти в класс и рассказать, кто на самом деле ударил Урода. И за что. Но не решаюсь.

Как я потом объясню всем, почему заступилась за него?

* * *

Мелкий дождь барабанит по оцинкованному подоконнику, серое небо нависает над крышами соседних домов, унылая и промозглая картина никак не способствует быстрому пробуждению. Нашариваю под подушкой и подношу к глазам телефон. Семь утра.

Отключаю его – сегодня суббота, Саша наверняка весь день будет доставать звонками и сообщениями.

Зажмурившись, выползаю из-под одеяла, но в комнате неожиданно комфортно и тепло.