Глоток воздуха - Ле Гуин Урсула Кребер (2008)

— Да-да, конечно. Я помню. А Мэри тут же принялась плакать, приговаривая, что она, мол, никогда не думала, что в нашей семье есть люди, к которым отношение особое. Мама, помнится, так и взвилась и сразу предложила Мэри называть Билла латиносом, а Мэри взяла да и назвала его так, и еще разоралась: «А он и есть латинос! Латинос! Латинос!» А потом прямо в церкви у нее началась истерика, и брат Билла, ветеринар, взял да и засунул ее в ризницу. Ничего удивительного, что после такого «вступления» все пошло наперекосяк. Но вообще-то я о Стиве хотела сказать: он ведь действительно был тогда умным и милым. Но, видишь ли, Даффи я ничего такого рассказать не могу. Зачем зря человека ранить. Она и без того в себе не слишком уверена. И все же иногда мне просто необходимо это сказать — хотя бы для того, чтобы проявить справедливость как по отношению к нему, так и к себе самой. Потому что это было ужасно несправедливо — когда он стал алкоголиком и черт знает во что превратился. Представляешь, мне ведь в итоге пришлось просто сбежать. И ничего, мне все это даже на пользу пошло, и кончилось все просто прекрасно. Но когда я думаю о том, как он начинал и чем кончил… ну, я просто не знаю! Нет, это несправедливо!

— Ты с ним поддерживаешь какую-то связь?

Элла покачала головой.

— Где-то с год назад я уж решила, что он, наверное, умер, — сказала она по-прежнему спокойно. — Он ведь тогда совсем дошел. Но специально что-то узнавать я ни за что не буду.

— И он — единственный мужчина, с которым у тебя были серьезные отношения?

Элла лишь коротко кивнула. А через некоторое время сказала, глядя на свои розовые пернатые шлепанцы:

— Знаешь, секс с пьяным — не самая большая радость. И, по-моему, никто, кроме Даффи, так и не сумел по-настоящему меня понять. — Она вдруг покраснела — слабый, но вполне живой румянец окрасил ее болезненно бледные щеки и медленно погас. — Даффи вообще очень добрая, — прибавила она.

— Мне она тоже нравится, — согласилась Энн. Элла вздохнула. Легко высвободив ступни из их розового оперения, она свернулась клубком на диване; шлепанцы остались валяться на полу.

— У нас сегодня что, день исповедей? — спросила она. — Между прочим, я все хотела тебя спросить, отчего это ты не захотела остаться с отцом твоего ребенка? Он что, полный сопляк или еще что похуже?

— Господи, ну что ты такое говоришь!

— Извини.

— Да нет, ничего. Просто это так сразу и не объяснить. Тодду семнадцать. Теперь уже восемнадцать, наверное. Он — один из моих студентов, я им курс компьютерного программирования читала. — Энн села и склонила голову к коленям, снимая напряжение со спинных мышц, потом снова выпрямилась и улыбнулась.

— А он знает? — спросила Элла.

— Нет.

— Ты что, насчет аборта вовсе не думала?

— Да думала я. Но понимаешь… Это ведь я вела себя неосторожно. Вот я и задумалась: а почему я себя так вела? Кстати сказать, я все равно собиралась бросить преподавание. И убраться из этого Риверсайда куда подальше. Мне хотелось переехать поближе к Заливу и где-нибудь там работу подыскать. Для начала хотя бы временную. А уж потом и что-нибудь по душе нашлось бы. Для меня ведь не проблема работу найти. Пока что я бы хотела заниматься составлением программ и, возможно, консультации давать. И после родов работать неполный день. Мне сейчас вообще хочется жить одной, только со своим ребенком, и, в общем, никуда не спешить. Потому что я вечно куда-то мчалась сломя голову. Хотя, по-моему, главное во мне на самом деле — как раз материнство; я в гораздо меньшей степени гожусь в жены или в любовницы.

— Ну, это еще нужно проверить, — заметила Элла.