В гостиной играла классическая музыка. Свет в доме был выключен, в камине горела ароматическая свеча. Он настроил радио на «Классик-ФМ». От всего этого у Луизы просто сердце разрывалось. Голова Арчи торчала из-за спинки дивана. «Ты, Господи, знаешь тайны сердец наших, да услышишь Ты молитвы наши».[112] Он чуть повернул голову — наверное, на звук ее шагов — и спросил:

— Мам? — Голос у него дрожал.

— Арчи?

Она медленно подошла к дивану. Изо всех сил закусила губу, чтобы сдержать стон, рвавшийся наружу из самого нутра. Арчи поднял на нее взгляд и тихо сказал:

— Мама, мне очень жаль.

Он был бледный, глаза красные от слез. На руках у него, словно новорожденный, лежал Мармелад, сдувшийся и безжизненный. Завернутый в старый свитер Луизы.

— Я подумал, пусть чувствует твой запах, — сказал Арчи.

Еще один поворот штопора. Ее сердце разбито вдребезги.

— Мама, поплачь, — сказал он, и боль наконец-то нашла выход — Луиза издала пронзительный вопль, завыла не своим голосом.

Ее не было рядом, когда кот родился, и вот она пропустила его смерть.

— Но ты всегда была рядом между тем и тем, — сказал Арчи совсем по-взрослому. — Вот. — Он вручил ей скорбный сверток. — Я сделаю чай.

Она развернула кота и перецеловала голову, уши, лапы. И это пройдет.

Арчи принес ей сладкий чай, — наверное, слышал в какой-нибудь передаче по телевизору, что в трудную минуту помогает горячий и сладкий чай. Она в жизни не клала в чай сахар, но сейчас эта сладость оказалась неожиданно кстати.

— Он прожил хорошую жизнь, — сказал Арчи. Для четырнадцатилетнего мальчика это выражение еще не успело потерять смысл.

— Знаю.

Любовь — самое трудное, что есть на свете. И не слушайте никого, кто скажет, что это не так.

50

— Глория, нам пора, — сказала Татьяна.

Машины по-прежнему шипели, качая воздух, Грэм по-прежнему летал в космосе. Глория наклонилась и поцеловала его в лоб. Благословение или проклятие или два в одном, ибо действительность объемлет в себе все. Черное и белое, добро и зло. Его плоть на ощупь уже была неживой.

Что такое настоящее преступление? Капитализм, религия, секс? Убийство — в принципе да, но не обязательно. Кража — то же самое. Но жестокость и безразличие тоже преступны. И плохие манеры, и грубость. А хуже всего — безразличие.

Вскоре после свадьбы они с Грэмом поехали к его родителям, Берил и Джоку, на воскресный обед. Глория запомнила тощую жареную утку и пышный сливовый пирог. Поразительно, она с трудом вспоминала прошлую пятницу, но могла в подробностях пересказать, что ела сорок лет назад.

В тот день их машина (Грэм купил к свадьбе «триумф-геральд») почему-то осталась в гараже, и домой их повез отец Грэма — к скромному «жилью от Хэттера» («Пенкейтленд», старая модель, давно снятая с производства), свадебному подарку Джока и Берил. Так называемый «первый дом». И почему никто не торгует «последними домами»?

По пути они заехали «на склад» — то ли у отца, то ли у сына было там какое-то дело, уже и не вспомнишь. В те времена «Жилье от Хэттера» было просто строительным складом с ветхой конторой в углу. Глория вышла из машины, она никогда прежде не бывала ни на складах, ни в конторах, и сейчас, когда она стала одной из Хэттеров, пора было проявить интерес. Не стоило отказываться от своей девичьей фамилии — Льюис. Теперь, когда она беглая вдова, самое время к ней вернуться. Люди постоянно меняют личины, ее собственный дед сделался Льюисом, приехав в Лидс из Польши с одним фанерным чемоданом и фамилией, которую никто не мог произнести.