– Я намерен сделать заявление. Мы требуем свободы для шейха Абдула Камаля Кассама. Он должен быть освобожден из незаконного тюремного заключения в Соединенных Штатах Америки. К двенадцати часам завтрашнего дня по Гринвичу он должен покинуть тюрьму особого режима в Колорадо, где содержится в данный момент, и сесть в самолет. Завтра, к девятнадцати часам по Гринвичу, он должен покинуть воздушное пространство Соединенных Штатов. По причине расстояния, которое он должен преодолеть, самолету, на борту которого будет находиться Кассам, разрешаем сделать одну посадку на Восточном побережье для дозаправки. Как только нам станет известно, что Кассам летит над Атлантикой, мы начнем партиями выпускать пассажиров. Как только он благополучно доберется до места назначения, все оставшиеся заложники и экипаж будут выпущены на свободу. Если хотя бы один из этих сроков будет нарушен, возмездие будет быстрым и безжалостным. Точно таким же образом будут караться любые попытки невыполнения наших требований. Связь с этим кораблем возобновится лишь за несколько минут до первого срока. До этого никакой связи с ним не будет. Наши требования не допускают никаких уступок. Они окончательные и абсолютные. Мы – «Сыновья Саббаха».

– Власти США никогда не пойдут на это, – сказала Петра, когда они с ним шли по проходу верхней палубы.

Реза Мохаммед кивнул:

– Знаю.

* * *

Я одна в переднем камбузе; выполняю упражнения на растяжку, чтобы размять затекшую спину. В самолете стоит гробовая тишина. Там, где я сейчас нахожусь, кажется, что он пуст. Я ужасно рада, что сейчас нахожусь здесь, а не застряла в своем кресле 45K. Смотрю на часы. Три сорок шесть по Гринвичу. Через четверть часа террористы сменят друг друга на посту в салоне эконом-класса. Двоих из них сменят Зайед, который в данную минуту расхаживает по проходу, и Муна, которая сейчас дежурит рядом с кабиной пилотов. От несения вахты избавлены лишь двое – Реза Мохаммед и я.

Мне должно быть жаль людей в салоне эконом-класса, ведь они там из-за меня. Но мне их не жаль. Я смотрю вперед, в будущее, потому что не могу оглядываться назад, в прошлое.

Я пытаюсь не думать о Фрэнке, но он не выходит у меня из головы. О чем он думает сейчас? Что я исчезла навсегда? Где-то в темных глубинах моей души затаился страх, что я никогда больше его не увижу. Что я могу умереть или, что еще страшнее, останусь жива, но когда вернусь, Фрэнк откажется простить мне всю эту лавину лжи. Впрочем, чему удивляться? Он влюбился в женщину по имени Марина Гауденци. Он понятия не имеет, кто я такая. Да я и сама этого не знаю.

Я нахожусь в самолете, который захвачен террористами, и ощущаю себя скорее заложницей, жертвой, нежели соучастницей преступления. Ощущаю себя Стефани, хотя на самом деле я Петра. Или как?

Когда-то я считала, что это совершенно разные люди. Перевоплощаясь из Петры в Марину, затем в Сьюзан Бранч, затем снова в Петру, я чувствовала себя уверенно. Я делала это с легкостью, как будто перещелкивая пультом каналы телевизора. Увы, теперь сигналы ловятся плохо, картинка размыта до неузнаваемости. Я – никто из трех вышеназванных личностей и одновременно все они, вместе взятые. На Петру наложилась Марина, а Элизабет Шеперд, Сьюзан Бранч и все остальные слились в одно бесформенное целое. Что касается Стефани Патрик, я понятия не имею, кто она такая.

* * *

До упора откинув спинку кресла, Реза Мохаммед расположился у окна в первом ряду в салоне бизнес-класса верхней палубы. Его куртка висела на спинке соседнего кресла. Вид у него был усталый. Петра сидела на подлокотнике кресла через проход от него. На пару дюймов подняв шторку, Реза опустил ее снова.

– Светает.

– Ты будешь вновь говорить с властями? – спросила Петра.

– Разве только за час до первого срока, чтобы напомнить им, что в их распоряжении всего один час.

– И тогда они скажут, что им нужно больше.