– Жутковато, правда? – весело шепнул мне Руперт, поедая половину торта «Виктория», утопавшего во взбитых сливках и малине. Я взяла чашку чая «Эрл Грей» и карамельный эклер. Изысканно минималистичные линии этого зала было сложно испортить, но наш хозяин, видимо, приложил для этого все усилия. Панели глухой стены побелили, рядом с окном поставили чучело носорога в бейсболке «Янкиз», а по бокам от него – огромные вазоны со страусиными перьями, выкрашенными в серебристый цвет. Ромбовидные стекла оранжереи стали настоящим разгулом таксидермии – голова жирафа, палтус с разинутым ртом, зебра, и все они были в каких-то жутких головных уборах. Из скрытых динамиков аудиосистемы грохотали ритмы Ибицы, а посреди всего этого абсурда стояла сияющая хромом и серебром барная стойка.

– Отвратительно! – шепнула я Руперту.

– Зато клиенты в восторге. А вот и Вилли! – толкнул меня в бок Руперт и с впечатляющей скоростью сменил презрительную гримасу на выражение радостного восхищения.

Мы поздоровались с Новаком, и зал начал постепенно заполняться гостями. Новак с неиссякаемым энтузиазмом таскал меня от одной группы гостей к другой и всем представлял как девушку, которая нашла Гогена.

– А это Ларри Кинкардайн.

– Привет, Лоренс! Вот уж не ожидала!

– Здравствуй, дорогая моя!

Руперт одобрительно посмотрел на меня, когда я сделала именно этот ход в светской игре «кто-с-кем-знаком». Лоренса я знала сто лет, еще с тех пор, как ходила на вечеринки в Лондоне, где у него был подпольный клуб в его квартире на Честер-сквер. В то время он был томным и женоподобным, а сейчас располнел и выглядел довольно агрессивно. Меня совершенно не волновало, узнал ли он меня. Я вообще не уверена, что он знает мое имя, потому что мы всегда называли друг друга «дорогой» и «дорогая» – таковы правила детей ночи.

– Давненько тебя не видел, – с трудом произнес Лоренс между отчаянными затяжками из вейпа с фиалковым ароматом.

– Я много… путешествовала. Может, покурим по-нормальному?

Выскользнув из дверей оранжереи на идеально выглаженную лужайку, где вдоль изгороди живописно прогуливалось семейство белых оленей, я протянула Лоренсу пачку «Мальборо голд», и он, благодарно кивнув, закурил.

– И как ты попал на эту попойку?

– Отец заставил. Сказал, что мне это полезно. Я в основном в Шотландии, в Лондоне редко бываю.

– Отсыпаешься?

– Типа того. Но заведение на месте. Старина Кевин всем заправляет.

– Кевина помню.

– Кстати, после этого обеда я собираюсь пойти в другое место. Уолдгрейв.

– Никогда не слышала, – пожала я плечами.

– Там вроде как больше в нашем духе, – подмигнул он, слегка шмыгая носом и явно пребывая в возбужденном состоянии, и я подумала, что, наверное, он слез с героина на что-то помягче.

Из дома донесся звук гонга.

– Полагаю, это означает, что пора идти переодеваться. Увидимся, Лоренс.

– Я думал свалить около одиннадцати. Тут недалеко. Вернемся к утренней службе, как говорится.

Хорошее предложение. Пожалуй, даже отличное.

Гостевые комнаты на первом этаже находились в центральной галерее. В серебряном слоте на каждой двери торчала карточка в эдвардианском стиле с именем – напоминание о старых добрых временах, когда распутство было деревенским видом спорта. Между дверными проемами стояли огромные гипсовые копии классических статуй, в честь которых были названы комнаты. Мне досталась Венера Милосская. Маккензи Пратт, через две комнаты от меня, оказалась Лаокооном. В Лансинге все было белым, мертвым или сделанным из мрамора. Я чуть не поскользнулась на плитах каррарского мрамора в ванной, я натянула на себя платье с пайетками и постучалась к американке.

– Маккензи, прошу прощения, у вас, случайно, нет нурофена? Голова просто раскалывается.

– Правда, дорогая? Голова болит? Что ж, входи!