Нью-Йорк - Татьяна Богатырева, Евгения Соловьева (2019)

– Никакой мести, – он говорит невнятно, я чувствую шевеление его губ сквозь ткань платья. И дыхание. Это, оказывается, так сладко и болезненно, чувствовать его дыхание.

– Ты сделал мне очень больно, Бонни. – Я касаюсь губами его волос, вдыхаю его запах. – Я не хочу больше тебя видеть. Никогда. Не хочу больше… так…

– Ты можешь меня наказать, – тихо, ровно. Но сам. Надо же, он сам что-то сказал. Какое, черт подери, достижение. – Ты же хотела.

– Хотела. За каждый длинный гудок. За каждое «абонент недоступен». За каждый раз, когда я проверяла телефон, едва проснувшись, потому что мне снился ты.

– Подать тебе плеть?

– Да. Принеси.

Я отвожу руки, позволяя ему встать. Смотрю, как он идет к шкафу – ни следа его обычной грации и легкости, словно он заставляет себя, ломает через колено. Угловат, неуклюж, ритм сбивается. Словно он уже сломан. Неловкими руками выбирает плеть, едва ее не роняет. Оборачивается ко мне. Секунду, две, три – смотрит на меня. Лицо по-прежнему застывшее, но ненависти нет. А что есть, я не понимаю. Он закрыт наглухо, как в бункере.

Снова опускается на колени, подает плеть двумя руками. Опускает голову. Ждет.

Мне безумно хочется снова притянуть его к себе, обнять руками и ногами, приникнуть к нему – плотно, чтобы лезвие ножа не просунуть между. Хочется целовать его, тереться об него, отдаваться ему. Шептать и кричать – Бонни, мой Бонни, я люблю тебя.

Но он не хочет.

Что ж, по крайней мере, он сделал шаг навстречу. Согласился на игру. Почти добровольно – то есть ради Кея. Ведь это хорошо, правда же? Может быть, мы сможем… хотя бы так. Ради Бонни я готова быть госпожой и мадонной.

Взяв плеть, я приказываю:

– Раздевайся.

Он слушается. Не поднимая взгляда, снимает пиджак и рубашку, расстегивает ремень. Поднимается, снимает туфли, носки. Брюки. Трусы. Обнаженным снова опускается на колени.

Странный, неправильный стриптиз. Ни грана эротичности, сплошные углы. И это меня злит. Да, я все еще надеялась на чудо. На то, что он хочет хотя бы игры. Что как в первый раз, разденется для меня, словно невзначай проведет пальцами по дорожке волос на животе.

Надеялась увидеть стояк.

Черта с два. Сукин сын меня не хочет. И, наверное, в этот самый момент я понимаю: все. На этом – все. Я больше не готова пытаться добыть воду из камня. Только удовлетворить свой интерес – и на этом закончить.

Я касаюсь сложенной плетью его плеча, веду к подбородку, поднимаю его голову.

– Я очень сильно на тебя зла. Ты же это понимаешь, Бонни?

– Да, мадонна, – он смотрит мне в глаза, но я вижу лишь лед и покорность. Безумное сочетание.

– Если я выпорю тебя сейчас, завтра ты не сможешь выйти на сцену. Еще не поздно сказать «нет».

– Я знаю, мадонна. Я не скажу «нет».

– А как же спектакль?

– Мартин сыграет премьеру.

Я качаю головой в восхищении. Как хорошо, что я не заключала пари! Оказывается, для Бонни Джеральда есть что-то важнее мюзикла. Кто-то. И этого кого-то зовут Кеем.

– Ты очень сильно его любишь.

Левый уголок его рта едва заметно дергается, ноздри раздуваются.

– Да, мадонна. Мне встать к стене, или вы предпочтете скамью…

– Скамью.

Он коротко кивает, встает – и идет к скамье, ложится лицом вниз. Тихо просит:

– Можно задать тебе вопрос?

– Попробуй.

– Ты звонила мне? Сегодня?

– Да, звонила, – я не уточняю, что звонила восемь раз и один раз писала смс. Это уже неважно.

– Grazie. Я не могу сам… – Он поднимает с пола конец цепочки с кожаными наручами. – Пожалуйста.

На последнем слове его голос надламывается. Мои нервы – тоже. Все, хватит.

Я швыряю плеть, так что она скользит по полу и останавливается, наткнувшись на ножки скамьи. Бонни удивленно поднимает голову.

– Можешь вставать, Бонни. На этом все.

– Но… – он резко садится, поднимает плеть, смотрит на меня – хмуро, растеряно, раздосадовано.