Темные тайны - Гиллиан Флинн (2013)

— Если хотите, на словах можете через меня передать ему все, что угодно, а адрес я запишу, но ему не сообщу, — сказал Нолан рассудительно. — Я перешлю вам от него письмо, и он даже индекса не узнает. Многие родственники так и поступают — грустная, но необходимая мера. — Где-то в глубине помещения гудел автомат, выплескивая газировку с сиропом, кто-то спросил Нолана, не хочет ли он содовой, на что он ответил: «Нет, спасибо, я пытаюсь себя ограничивать» — голосом доброго провинциального врача. — Вы не против, мисс? В противном случае с ним будет сложно связаться. Он совсем не из тех людей, кто сядет у телефона и будет ждать, когда ему перезвонят.

— Электронной почты у вас тоже нет?

В трубке хмыкнули:

— К сожалению, нет.

Насколько я помню Раннера, он никогда не был большим любителем писать письма, но все же писал больше, чем звонил, поэтому я решила, что, пожалуй, рискну — тогда не придется тащиться в Оклахому и там, в приюте, еще и высиживать в ожидании Раннера.

— Вы не могли бы ему передать, что мне необходимо поговорить с ним о Бене и той ночи? Я к нему приеду, если он укажет день.

— Хорошо… Вы сказали, о Бене и той ночи?

— Да.

Я была убеждена, что Лайл будет торжествовать по поводу того, что я изменила (точнее — могу изменить) мнение о Бене. Я представляла, как он в одном из своих тесных пиджачков с победным видом рассказывает соратникам, что убедил меня поехать к Бену в тюрьму. Она, дескать, сначала наотрез отказывалась, наверное, из боязни узнать о Бене… да и о себе самой что-то неожиданное. И все будут восхищенно на него смотреть и радоваться тому, чего он добился. Это раздражало.

С кем мне действительно хотелось поговорить, так это с тетей Дианой. Дианой, которая заботилась обо мне в течение семи из моих одиннадцати сиротских лет, пока я не достигла совершеннолетия. Она первая забрала меня к себе в свой трейлер. В чемодане у меня лежала одежда да любимая книжка — и ни одной игрушки. Обычно всех кукол Мишель забирала на ночь к себе — у нее это называлось ночным девичником, но, когда ее задушили, куклы оказались в моче. Накануне убийств Диана подарила нам книжку с наклейками — цветочками, котятами и носорогами (не в одной ли она из коробок под лестницей?).

Диана не могла себе позволить новое жилье. Вся мамина страховка пошла на приличного адвоката для Бена. Диана сказала, что мама именно так распорядилась бы этими деньгами, но говорила она это с таким убитым лицом, что казалось, будь у нее возможность, она бы очень серьезно потолковала с сестрой. Поэтому на нас денег не осталось. Я была совсем мелкая и помещалась в чулане, куда, если бы не я, поставили бы стиральную машину. Диана ради меня даже его покрасила. Она работала сверхурочно, а еще регулярно возила меня в Топику на сеансы психотерапии, пыталась проявлять нежность и ласку, хотя ей тяжело было обнимать меня — жалкое подобие убитой сестры. Ее руки окружали меня этаким хулахупом — словно в какой-то игре, где нужно заключить человека в объятия, но прикасаться как можно меньше. И все равно каждое утро она повторяла, что любит меня.

В течение следующих десяти лет я дважды полностью выводила из строя ее машину, дважды ломала ей нос, однажды выкрала и продала все ее кредитные карточки, а еще убила ее собаку. Это ее и доконало. Грейси, похожая на обросшую шерстью помесь швабры с собакой, появилась вскоре после убийств. Собачонка была маленькая и вздорная, она без конца визгливо лаяла, но Диана любила ее больше меня — по крайней мере, мне так казалось. Много лет я ревновала Диану к собаке, наблюдая, как тетка расчесывает Грейси, а потом с розовым пластиковым гребнем в большой, как у мужчины, руке собирает шерстку в прядь и увенчивает заколкой; как вытаскивает из кошелька фото Грейси, а не мое. Собачонке не давала покоя моя искалеченная нога с оставшимися на ней двумя пальцами, тощими и шишковатыми. Она их всегда обнюхивала, словно понимая, что с ними что-то не так. Любви к ней это не внушало.