Ставлю бокал на тумбочку, придвигаюсь ближе к Артуру и обнимаю его за плечи. Глажу по голове, путаясь пальцами в светлых волосах, глажу по спине. Пусть знает, что не один сейчас. Что я рядом. И буду, если не прогонит.

Я оказываюсь на спине, а в моё бедро упирается эрекция. Напротив абсолютно больные глаза, полные каких-то странных и очень мрачных эмоций. Глаза сканируют меня, ищут что-то во мне, проникают в самые потаённые уголки души. Мне не привыкать, я умею бороться со стихией, владеющей Крымским.

— Как только смог, я сменил фамилию. Эта — мамина. Всё это дерьмо оставил в прошлом, а теперь оно ушло вместе с Колей в могилу, — толчок, и Артур врывается в меня до упора.

Нависает, его глаза так близко, а губы почти касаются моих. Не могу сдержаться и едва слышно стону. Мои пятки упираются в поясницу Крымского, а из его груди вырывается сдавленный хрип. Но он ещё не всё сказал:

— Я не убивал его. Веришь мне?

— Да.

— Будешь со мной? Останешься?

— Ты хочешь этого?

— Тебя хочу.

— Только тело?

— Всю тебя. Такую… чёрт, хорошо-то как, охуенно быть в тебе… Такую сильную, гордую ведьму рыжую. Останешься? Не сбежишь больше?

— Нет.

— Никогда? А то у меня ещё много спортивных костюмов в шкафу.

— Не сбегу.

Темп нарастает и уже не до слов. Когда оргазм ослепляет меня, на задний план уходят все тревоги, всё ужасное прошлое. Пусть. Что было, то и было — этого я уже не смогу исправить.

Но сейчас, когда Артур так жарко целует меня, а в душе невыразимый покой, хочется плакать от счастья.

Впервые только от счастья.

28 глава

Артур

В третьем ангаре темно, несмотря на ясный летний день. Я ступаю в раскрытую дверь, прячу ключи в карман и щёлкаю выключателем. Лампы гудят, мерцают, и вскоре яркий свет заливает помещение.

Проворачиваю замок, делаю несколько шагов к центру и останавливаюсь. Потому что впервые не знаю, как себя вести. Тяжело, даже ноги не слушаются.

Меня часто предавали, я тоже совершил за жизнь много нехорошего. Никогда не был примерным мальчиком, часто играл грязно, преследовал выгоду. Но именно поступок Саши вогнал острую занозу под ребро. Теперь она нарывает и гниёт, мучает.

Сашка сидит на полу, спиной опирается на грубо оштукатуренную стену. Длинные ноги в кожаных брюках согнуты в коленях, глаза закрыты, на щеках густая тёмная щетина. За пару дней бывший друг осунулся, похудел — на редких харчах да взаперти сложно сохранять цветущий вид.

На моё появление не реагирует. То ли спит, то ли всем своим видом показать хочет, как мало его задевает моё отношение к нему. Не знаю, и разбираться не очень интересно, что в его башке творится.

Иду к стене, беру один из стульев и, повернув спинкой к Сашке, седлаю. Опираюсь на деревянную перекладину руками, кладу подбородок на предплечье, смотрю внимательно. Жду. Вот чего только? Что Сашка очухается, упадёт мне в ноги, начнёт лизать ботинки и слёзно просить прощения? Нет, конечно. Он не из таких, а мне и не нужны его сопли и рыдания. Я не для этого к нему пришёл.

А для чего?

Чтобы просто в глаза посмотреть? Увидеть в них то, чего не видел раньше? Понять наконец-то — окончательно разобраться, — зачем мой друг пошёл на такое? Зачем предал?

Не знаю. Я впервые не знаю, что и для какой цели делаю. Просто слушаю свой внутренний голос, плыву по течению.

Я боюсь признаться самому себе, что где-то на самом дне не самой чистой души живёт надежда: всё это было частью какого-то плана, Сашка не предатель, он всё объяснит.

Только чудес не бывает — это я понял ещё в четыре, когда на минуту поверилось, что папа любит меня. Хера с два. Тогда во мне сдохла вера в человечество, если самые родные и близкие могут оказаться таким дерьмом.

Но сейчас не об этом. Просто… всколыхнулось, что ли. То, что так долго хоронил в себе, ожило, меня не спрашивая.