Лунное граффити - Кроули Кэт (2005)

И вдруг ссоры кончились. Как-то раз, возвра­щаясь из школы, я почувствовала, что по улице ползет тишина. Вошла во двор и увидела перед са­раем папу: он жарил сосиски и варил пюре из кар­тофельных хлопьев на походной плитке.

— Что происходит? — спросила я.

— Поживу немного в сарае. Мама пока закон­чит роман, а я допишу новое шоу. — Он помахал щипцами. — Приглашаю в свой дом на ужин.

— Твой дом — мой дом, пап.

Еда готовилась, мы сидели рядом, а я все пыта­лась уразуметь, что происходит. Пусть даже мама с папой в последнее время ругались, но они трид­цать лет прожили вместе! Папа всегда утверждал, что познакомиться, как они, в университетской столовой — очень романтично. Он попросил у ма­мы соль, а она у него — сахар. «Романтическая ис­тория — и что в остатке? Растворимые картофель­ные хлопья?» — бросила я маме.

«Люси, если романтическая история восстано­вима с помощью воды — тебе очень повезло», — ответила она.

Легче мне не стало.

А то, что мама, придя в тот вечер с работы, ужи­нала вместе с нами, совсем сбило с толку. Они больше не ругались. Мама даже похвалила карто­фель. «И не надо на меня так смотреть, — сказала она. — Нам обоим нужно свободное пространст­во, чтобы писать. Я не могу всю оставшуюся жизнь подавать слюноотсос, а папа — крутить баранку».

Это мне как раз понятно. Про моих родителей не скажешь «как все». На стене у мамы висит порт­рет кинорежиссера Орсона Уэллса, а когда ее вы­зывают в школу, она надевает футболку с надпи­сью: «Не хотите вырастить роботов — финанси­руйте искусство». А папа запросто достает цветы из ушей и жонглирует факелами.

Но любовь и брак они всегда понимали «как все». Вот уже полгода папа живет в сарае во дворе. В дом часто заходит. Со стороны у них все прекрасно, но я продолжаю считать, что это неправильно.

— Кто знает, что правильно, а что нет? — гово­рит мама всякий раз, когда я поднимаю эту тему.

— Я. Очень даже знаю, — уверяю я.

Она закатывает глаза.

***

Перед тем как уехать, я подкатываю велосипед к стене. Дотрагиваюсь до рисунка и уношу на ру­ках чистое голубое небо. Только теперь замечаю, что в уголке картины сидит озадаченный малыш и смотрит на птенца.

— Смотри-ка, тут еще малыш есть, — говорю Алу.

— Я видел, — откликается он.

Машу на прощание рукой и качу велосипед в гору. На полпути раздается звонок Джезз.

— Мы с Дэйзи уже пришли. Ты далеко еще?

— Близко. Я заезжала в мастерскую, потому что сюда приходили Тень и Поэт.

— Вы встретились?

— Разминулись. На пять минут. Зато теперь окончательно доказано, что Тень существует, и мы с ним одного возраста.

Я точно знаю, что она скажет дальше.

— Он классный художник, Люс, и я не отгова­риваю тебя от отношений с ним — если познако­митесь. Просто учти: в реальной жизни есть по крайней мере полтора парня, которые хотят с то­бой встречаться.

Ладно, выходит, я почти знала, что она скажет.

— «Полтора»? Какого-то парня прищемило дверью в автобусе?

— Саймон Мэтски, похоже, интересуется, но его беспокоит история с носом. Я сказала, что это городской фольклор.

— Я вешаю трубку.

— Просто учти, существование троглодитов тоже доказано с помощью наскальной живописи. Совсем не обязательно, что Тень окажется тем, ко­го ты так ждешь.

Поспешно отключаю телефон и неторопливо продолжаю восхождение. По мнению Джезз, у ме­ня скудный опыт общения с парнями. С местны­ми я общалась и точно знаю, что такого общения мне больше не надо. Джезз перешла в нашу шко­лу уже после истории с носом. К тому времени все порядком перепутали, возвели в квадрат и по­забыли, так что Джезз не в курсе, и меня это впол­не устраивает.