Тринадцать свадеб - Пейдж Тун (2017)

Она молча выбирается из машины. Я тоже выхожу. Долго стою и смотрю на маленькое одноэтажное бунгало из желтого кирпича, крытое коричневой черепицей, которое я некогда называла своим домом. Брезентовый навес в бело-синюю полоску натянут на своем обычном месте, затеняя окна. Мне всегда не нравилось, что из-за него в моей спальне становилось темно и хмуро.

Мама отпирает дверь, но держится за ручку и почему-то медлит, не решаясь войти.

— Я решила продать дом, — выпаливает она. — Я хотела сказать тебе, когда ты была в Англии, но с тобой ведь невозможно созвониться.

Обычно я звоню ей в субботу вечером, когда в Австралии наступает воскресное утро и я знаю, что она будет в церкви.

— Я не против, чтобы ты продала дом, — отвечаю вполголоса.

— Правда? — Она явно чувствует облегчение.

— А что? Я не жила здесь тринадцать лет.

— Просто я думала. Ладно, забудь.

Она опускает ручку и открывает дверь. Доносится до боли знакомый запах; я следую за матерью, и он окутывает меня. Я смотрю влево через открытую дверь гостиной: там одна на другой стоят коробки. Она уже начала собирать вещи.

— Я ничего не трогала в твоей комнате, — осторожно замечает она. — Я подумала, может, ты разберешь свои вещи, пока будешь здесь?

Родители никогда ничего не трогали в моей комнате, поэтому она всегда выглядит точно такой, какой я оставила ее, когда мне было семнадцать. По тем редким случаям, когда я решаюсь наведаться домой, я чувствую себя слишком подавленно, чтобы к чему-то здесь прикасаться.

— Мне не нужны никакие вещи. Но мы можем их отдать на благотворительные цели.

Мой ответ озадачивает ее.

— Ты не хочешь ничего сохранить? Даже Монти?

Монти был моей любимой мягкой игрушкой, я росла вместе с ним. Мы прошли через все вместе. Он знает все мои секреты.

— Нет, — отвечаю я резко. — Правда, я слабо себе представляю, чтобы он пришелся кстати в благотворительном магазине, так что его можно просто выбросить. Я все приготовлю.

В мою спальню ведет первая дверь справа. Распахиваю ее и, охватив взглядом обои кричащего розового цвета, робею все сильней и сильней. Кое-где на стенах висят обесцветившиеся постеры из журналов, дешевые полки заполнены аккуратными рядами пестрых детских книжек и библейских историй, а в никуда не годных коричневых шкафах и комоде им под стать наверняка все еще хранятся страшненькие джемперы, которые я носила, когда была подростком. Взгляд падает на аккуратно выглаженное ажурное покрывало и потрепанную собачку, занявшую почетное место у подушки. Я отпускаю свои сумки, и они с глухим стуком падают на потертый ковер. Подхожу к кровати и сажусь на нее.

Монти печально смотрит на меня единственным черным стеклянным глазом, давным-давно утратившим весь свой блеск. Беру его в руки и рассматриваю.

Ладно, может, возьму Монти с собой. Он ничего плохого не сделал и не заслуживает, чтобы его просто так выбросили. Но все остальное пусть отправляется на мусорку.

Раздается стук в дверь.

— Да?

— Я ставлю чайник? Будешь? — спрашивает мама.

— Конечно.

Я встаю и шагаю за ней в заднюю часть дома. Кухня с оранжевым линолеумом и шкафами из желтого меламина не ремонтировалась уже сорок лет. Это, черт возьми, повергает в уныние. Выдвигаю стул и тяжело на него опускаюсь. Мать ставит передо мной упаковку печений «Йо-йо», и я слегка приободряюсь.

— В час ко мне должен зайти друг, — сообщает она необычайно беззаботным тоном, который тут же вызывает у меня приступ бешенства.

— Да ты что?

— Да. Он поможет отвезти кое-какие коробки в благотворительный магазин, — ее щеки наливаются пунцом.

Пристально смотрю на нее с каменным лицом.

— Он?

— Его зовут Дэвид, и это просто друг, — оправдывается она.

Внутри все холодеет.

— Полли говорила мне, что у тебя появился друг мужского пола, — пытаюсь сказать бесстрастным тоном, но мне с трудом это удается.