Вопрос смерти и жизни - Ирвин Ялом, Мэрилин Ялом (2021)

Я продолжаю листать «Вглядываясь в солнце» и обнаруживаю раздел, который совершенно забыл. Это отчет о последних встречах с двумя моими наставниками: Джоном Уайтхорном и Джеромом Франком, профессорами психиатрии в университете Джонса Хопкинса. Однажды, когда я уже работал в Стэнфорде, мне позвонила дочь Джона Уайтхорна. Она сказала, что ее отец перенес обширный инсульт, находится при смерти и просит о встрече. Я всегда восхищался Джоном Уайтхорном – он был моим учителем – и поддерживал с ним профессиональный контакт. Но мы никогда, ни разу, не встречались по личным вопросам. Он был чопорным и официальным; несмотря на давнее знакомство, мы называли друг друга не иначе, как доктор Уайтхорн и доктор Ялом. Я никогда не слышал, чтобы другие сотрудники, даже заведующие кафедр, называли его по имени.

Почему я? Зачем ему понадобилось видеть меня, студента, с которым он никогда не был достаточно близок? Впрочем, я был так тронут, что он вспомнил обо мне, что через несколько часов уже летел в Балтимор. В аэропорту я взял такси и направился прямиком в больницу. Когда я вошел в палату, доктор Уайтхорн сразу узнал меня. Я отметил выраженную ажитацию и спутанность сознания. Снова и снова он тихо шептал: «Мне… м-мне страшно, чертовски страшно». Я чувствовал себя беспомощным и жалел, что ничем не могу ему помочь. Мне хотелось обнять его, но никто никогда не обнимал Джона Уайтхорна. Минут через двадцать он потерял сознание. Опечаленный, я покинул больницу. Наверное, я что-то значил для него: возможно, он видел во мне своего собственного сына, погибшего во время Второй мировой войны. Помню его жалобный взгляд, когда он сказал, что его сын погиб в битве при Арденнах, а затем добавил: «Проклятая мясорубка».

Моя последняя встреча с Джеромом Франком произошла при иных обстоятельствах. В последние несколько месяцев жизни Джерри Франк страдал тяжелым слабоумием, и я навестил его в стационаре Балтимора. Он сидел в кресле и смотрел в окно, и я принес стул, чтобы сесть рядом. Джерри был добрым и приветливым, и мне всегда нравилась его компания. Я спросил, как ему теперь живется. «Каждый день – новый день, – ответил он. – Я просыпаюсь и… фьють! – Он провел рукой по лбу. – Вчерашний день исчез, стерт начисто. Я сижу в этом кресле и смотрю, как проходит жизнь. Но это не так уж плохо, Ирв. Это не так уж и плохо».

Это задело меня за живое. Я уже давно боялся слабоумия больше, чем смерти. Но слова «Все не так уж плохо, Ирв» поразили и тронули меня. Мой старый наставник говорил: «Ирв, у тебя есть только одна жизнь. Наслаждайся каждой крупицей этого чуда под названием сознание и не топи себя в сожалениях о том, что у тебя когда-то было!» Его слова благотворно действуют на меня и умеряют мой страх перед слабоумием.

Я нахожу особое утешение и в другом отрывке из книги «Вглядываясь в солнце». В разделе, озаглавленном «Блаженство любви», я рассказываю, как страстная любовь вытесняет все другие проблемы. Стоит только взволнованному ребенку забраться на колени матери, как он тут же успокаивается. Я описал это явление как одинокое «я», растворяющееся в «мы». Боль одиночества утихает, а все неприятности словно испаряются. Полагаю, в этом есть доля истины. Почти всю свою жизнь я прожил в любви к Мэрилин и никогда не чувствовал себя по-настоящему одиноким; без сомнения, значительная часть моей нынешней боли проистекает из боязни остаться одному.

Я представляю свою жизнь после смерти Мэрилин и воображаю одинокие вечера в большом пустом доме. У меня есть друзья, дети и внуки – даже один правнук; меня окружают внимательные добрые соседи, но им всем не хватает магии Мэрилин. Как вынести такое фундаментальное одиночество? Эта задача кажется мне непосильной, и я вновь черпаю утешение в словах Джерри Франка: «Я сижу в этом кресле и смотрю, как проходит жизнь. Это не так уж плохо, Ирв».

Глава 10. Размышления об ассистированном самоубийстве

Август