Однако история казалась мне несколько неполной, и писатель во мне не мог оставить без внимания события в жизни Тру в ожидании встречи с Хоуп. Поэтому за несколько месяцев до выхода книги я позвонил Тру, чтобы заручиться его одобрением на еще одну мою поездку в Зимбабве: я хотел поговорить с Роми, сыгравшим маленькую, почти несущественную роль в любовной истории Тру и Хоуп.

Роми уже не работал и жил в маленькой деревне в районе Чегути на севере Зимбабве. Как я туда добирался – отдельная история, сама по себе заслуживающая книги. Бандитов в тех краях предостаточно, и я не раз опасался, что меня похитят, но водитель, которого я нанял, оказался хорошо знаком с племенами, контролирующими территорию, и обеспечил мне безопасный проезд. Я пишу об этом только потому, что это лишний раз подчеркнуло беззаконие, царящее в стране, которую я все равно считаю одним из красивейших мест на земле.

Роми оказался тощим и седовласым, смуглее большинства деревенских жителей. У него не было переднего зуба, но, как и Тру, он сохранил удивительную подвижность. Мы говорили, сидя на скамье из шлакоблоков и фрагментов кузова пикапа. Представившись, я рассказал о книге, которую пишу, и объяснил, что приехал в надежде узнать побольше о его друге Тру Уоллсе.

По лицу Роми медленно расплылась улыбка.

– Значит, он все-таки ее нашел?

– Скорее, они нашли друг друга.

Роми нагнулся и поднял с земли прутик.

– Сколько раз вы были в Зимбабве?

– Вот сейчас приехал во второй.

– Знаете, что происходит с деревьями, которые ломают слоны? Ну, вот почему нигде не видно лежащих на земле гигантских стволов?

Я покачал головой, заинтригованный вопросом.

– Термиты, – объяснил Роми. – Жрут все без остатка. Для буша благо, для всего, что сделано из дерева, – плохо. Поэтому скамейка из металла. Термиты все точат и точат, никогда не останавливаются.

– Это вы к чему?

Роми поставил локти на костлявые коленки и подался ко мне, не выпуская прутика из рук.

– Из Америки Тру вернулся словно выеденным изнутри. Он всегда предпочитал одиночество, но тут стал просто нелюдимым. Сидел в своей комнате, рисовал, но рисунки никому не показывал. Я недоумевал, что у него стряслось, но каждый год в сентябре он становился таким печальным, что за него болело сердце.

Роми переломил прут и уронил половинки на землю.

– И вот однажды вечером, спустя пять или шесть лет после той поездки в Америку, я смотрю – Тру сидит на крыльце и пьет. Я устроился рядом покурить. Он повернулся ко мне… такого выражения лица я у него никогда не видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Он не ответил, но и не прогнал меня, и я остался сидеть рядом. Спустя несколько минут он протянул мне фляжку. У него всегда водилось хорошее виски, семья-то богатая…

Я кивнул.

– Потом он спросил, что у меня в жизни было самое трудное. Я сказал – не знаю, в жизни много трудностей, а что? Он сказал, что уже совершил самый трудный поступок в своей жизни, и ничто с этим не сравнится.

Роми хрипло и длинно выдохнул и продолжил:

– Дело не в словах, а в том, как Тру это сказал. В его голосе было столько горечи, будто термиты источили его душу. И он рассказал мне о той женщине из Америки… Хоуп.

Роми повернул ко мне голову.

– Я в свое время тоже влюблялся в женщин, – сказал он с широкой улыбкой, которая, впрочем, быстро угасла. – Но такой любви у меня не было. А когда Тру рассказывал, как прощался… – Роми уставился в землю. – Он плакал, как человек с разбитым сердцем. Я чувствовал его боль. С тех пор при виде Тру я всякий раз думал: ему до сих пор больно, просто он виду не показывает.

Роми замолчал. Мы с ним сидели и смотрели, как на деревню опускаются сумерки.

– Больше он об этом не говорил, а потом я ушел с работы и долго не видел Тру – пока он не попал в аварию. Я приезжал к нему в больницу, вы знаете?

– Да, – ответил я.