— А вы не планировали сегодня съесть меня, герр Дортлих? У вас тут с собой завтрак, я вижу. — Ганнибал рассмотрел бутерброды. — Слишком много майонеза, герр Дортлих.

— За мной скоро сюда приедут, — сказал Дортлих.

— Вы нам руки ощупывали. — Ганнибал пощупал руку Дортлиха. — Вы нам и щеки щупали, герр Дортлих, — продолжал он, щипая Дортлиха за щеку. — Я зову вас «герр», но вы ведь не немец, не так ли? Вы не литовец и не русский, правда? Вы сам по себе гражданин — гражданин страны «Дортлих». Знаете, где теперь остальные? Поддерживаете с ними связь?

— Все погибли, все погибли на войне!

Ганнибал улыбнулся ему и развязал собственный носовой платок. В узелке было полно грибов.

— Сморчки нынче в Париже идут по сотне франков за сто граммов, а эти выросли на обычном пеньке! — Он встал и пошел к коню.

Дортлих забился, пытаясь освободиться, пока Ганнибал отвлекся.

На широкой спине Цезаря висел моток веревки. Ганнибал привязал свободный ее конец к шлее упряжи. На другом ее конце была завязана петля-удавка. Ганнибал вытравил веревку и подтянул петлю к голове Дортлиха. Разлепил слипшиеся бутерброды и намазал петлю майонезом, а потом наложил толстый слой майонеза на шею Дортлиха.

Отдергиваясь от его прикосновений, Дортлих торопливо говорил:

— Один остался в живых! Он в Канаде — это Гренц! — посмотрите, там есть его медальон! Мне придется выступить свидетелем!

— Свидетелем чего, герр Дортлих?

— Того, о чем вы говорили. Я этого не делал, но я скажу, что все видел.

Ганнибал надел петлю Дортлиху на шею и заглянул ему в лицо.

— А разве я вас об этом просил?

И вернулся к коню.

— Остался только один — Гренц! Он удрал на корабле с беженцами из Бремерхафена[60] — я могу дать письменные показания…

— Очень хорошо, значит, вы желаете петь?

— Да, я буду петь.

— Тогда давайте споем для Мики, герр Дортлих. Вы ведь знаете эту песенку. Мика ее очень любила. — Он развернул Цезаря крупом к Дортлиху. — Я не хочу, чтобы ты это видел, — сказал он коню на ухо и сразу же запел: — Ein Mannlein steht im Walde ganz still und stumm… — Он щелкнул языком на ухо Цезарю и повел его вперед. — Пойте, чтоб веревка не натягивалась, герр Дортлих. Es hat von lauter Purpur ein Mantlein um.

Дортлих вертел шеей из стороны в сторону в намазанной майонезом петле, видя, как веревка разворачивается в траве и натягивается.

— Вы не поете, герр Дортлих!

Дортлих открыл рот и запел — немелодично заорал: «Sagt, wer mag das Mannlein sein».

И они запели вместе: «Das da steht im Walde allein…» Веревка натянулась и поднялась над травой, чуть провисая. Дортлих завизжал:

— Порвик! Его зовут Порвик! Мы его звали Кухарь! Он погиб в домике! Вы его там нашли!

Ганнибал остановил коня и подошел к Дортлиху, наклонился и заглянул ему в лицо.

— Привяжи его, привяжи коня, а то вдруг его пчела укусит! — заторопился Дортлих.

— Точно, в траве их полно, — ответил Ганнибал, перебирая солдатские медальоны. — А как насчет Милко?

— Не знаю! Клянусь, не знаю!

— А теперь мы добрались до Грутаса.

— Я не знаю, не знаю! Отпустите меня, я выступлю свидетелем против Гренца! Мы найдем его в Канаде.

— Еще несколько строк песни, герр Дортлих.

Ганнибал снова пустил коня вперед. На веревке, теперь совершенно натянувшейся, блестела роса.

— Das da steht im Walde allein…

Полузадушенный вопль Дортлиха:

— Это Кольнас! Кольнас с ним связан!

Ганнибал погладил коня и опять вернулся к Дортлиху и склонился над ним:

— А где Кольнас?

— В Фонтенбло, возле площади Фонтенбло! Во Франции! У него там кафе. Я оставляю там сообщения. Это единственный способ с ним связаться. — Дортлих смотрел Ганнибалу прямо в глаза. — Богом клянусь, она уже была мертва! Она в любом случае уже была мертва, клянусь вам!