— Что должен? Кому?

Всем должен. Тем, кто был и кто будет. Кто был до него и будет после него! На этой одной шестой… И даже тем партизанам, которые оставили здесь, на чужой земле, два безымянных холмика.

Многим обязан! Так что, no pasarán!

— Что вы сказали?

— Ничего. Вам не понять…

* * *

На поляну вышла одинокая лошадь с тюком на спине.

— А вторая? Где вторая? И где все?!

— Я не знаю. Мне сказали, я привел, — пожал плечами погонщик. — Нате, держите. — Сунул в руку уздечку.

— Посмотрите, что там. Быстрее!

Тюк сняли, сбросили на землю, развязали, заглянули внутрь.

— Тут какая-то книга.

— Что? Книга?..

— Кажется, альбом.

Точно, альбом. Большой, красочный, с репродукциями картин из Эрмитажа. Изданный еще в СССР.

— А больше ничего нет?

— Нет, ничего!

Что за чертовщина? Открыть, пролистнуть альбом. Да, картины — те самые… Но которые не продать. И какая-то строчка, обведенная красным фломастером.

— Что там, переведите.

— Тут написано… Написано…

Тут написано: «Картины, выставленные в Эрмитаже, являются народным достоянием и принадлежат миру»…

* * *

Вот и всё. Цепочка оборвалась. Окончательно.

То есть она, конечно, продолжается, идет, тянется, куда-то туда, в заоблачную высь. Но тянется не здесь — там, где чужая епархия. И куда ему хода, без разрешения начальства, без приказа «Верховного» нет.

Он работник «внутренних органов». Сугубо «для внутреннего пользования». Что от него зависело — он сделал! Вот они — картины. Вторая партия. А первая — там, в музее-усадьбе. Его миссия — выполнена. Остальное пусть копают компетентные органы.

Только вряд ли что выкопают — найдут исполнителей, потрясут как следует, по почкам постучат, узнают имена средних командиров, привлекут… И на этом успокоятся.

Потому что вообразить, что захват, заложники, пожар, штурм — это не более чем шумовая завеса, трудно. Невозможно! И кому надо сор из избы выносить?

Кто-то получит медали. Кто-то благодарности. Кто-то выговоры. Дело сдадут в архив. А потом? Потом, не исключено, случится еще пожар. Или захват заложников. Возможно, не здесь, а… в Лувре. Или Дрезденской галерее. И кто-то повесит на стену еще одну картину известного художника.

Этих он попробует остановить. Других… всех… — вряд ли… Спрос рождает предложение. Предложение — находит исполнителей. Исполнители — отрабатывают свои деньги. И льется кровь, которая не в счет. Это разменная монета в крупной игре.

И поспорить с этим трудно. Невозможно. Потому что нельзя переписать книгу «Капитал». Можно попытаться изменить правила в одной, отдельно взятой стране и передать культурные ценности народу, у которых нет вилл и особняков и которым некуда вешать подлинники Рембрандта — просто места в хрущевках и брежневках не найдется! И на дачах тоже. И даже в гаражах. Нет там свободных стен таких площадей! Ну и, значит, нет рынка.

Кому интересно — ходите в музеи и покупайте в газетных киосках художественные открытки.

Такое решение… Где-то правильное.

Но только нет такой отдельно взятой страны. Была — да вся вышла.

Тогда — о чем говорить… Тогда будьте готовы! В любую следующую минуту…

* * *

По Эрмитажу идет человек. Никакой яркой наружности — ни кожи ни рожи. Взглянешь — не заметишь. Заметишь — не запомнишь. Запомнишь — забудешь. Обычный посетитель, каких тысячи. Ротозей.

Картины… Картины… Картины в рамах на стенах. Картины, которые он уже видел, но при других обстоятельствах. И не здесь.

Портреты… Лица давно умерших людей. Из тех, из ушедших эпох. Которые благодаря таланту художников пережили века. И смотрят теперь, заглядывают в душу.

Как будто спрашивают — кто вы, потомки… Зачем вы?