— А вот это правильно. Рада снова видеть вас, Эльвира Алексеевна. Передумали?

— Не совсем. Но у меня осталось одно незаконченное дело. Результат анализа.

Она понимающе кивнула. И достала из ящика стола папку.

— Люблю эту всеобщую автоматизацию, — Анна Михайловна протянула руку к принтеру, дожидаясь, когда тот выплюнет напечатанные листы. — Никуда ходить не надо. Позвонила, поговорила, получила. Пользуйся!

— Это что? — непонимающе уставилась я на список лекарств, что она положила передо мной первым.

— Это, милочка, рекомендации нашего клинического фармаколога, которые были даны по моему запросу. Протокол лечения синдрома Лея или Ли, как его называют в западных источниках. Одно из самых опасных заболеваний головного мозга лечится во всём мире вот по такой схеме.

— Так секвенирование экзома в нашей лаборатории синдром Лея подтвердило? — не сказать, чтобы я сомневалась или волновалась. Просто хотела знать сдохнет этот козёл Пашутин от естественных причин или всё же придётся его придушить. Не руками, конечно, информацией, что его точно доканает, этого папашу. Да, сегодня я была зла.

— Не перебивай, — подала Тертицкая следующий лист, глянув на меня сердито. — А это ответ нашего генетика по данной конкретной мутации, — наконец положила она передо мной вожделенную бумагу из лаборатории.

Пробежав её глазами, я ничего не поняла и посмотрела на Анну Михайловну, которая сидела с таким видом, словно в шляпе у неё живой кролик, которого она вот-вот достанет.

— Диагноз подтверждён? — спросила я, задницей чувствуя подвох.

— Ну ты же грамотная, читай, — пожала она плечами и переложила мне под нос ответ генетиков.

«Чёрт! Да я год буду в этом разбираться!» — вчитывалась я в нагромождения терминов.

Мутации сдвига рамки считывания, кроссинговер хромосом…

Я, конечно, неплохо училась и все дела, но я не сразу вспомнила, что тонзиллэктомия — это удаление миндалин, когда услышала рекомендацию Машкиного ЛОРа, которому с чего-то не нравился её бас, а тут… прости господи, такая узкая специализация, что я прямо комплексовала.

— Анна Михална, — вздохнула я, — к сожалению, мои возможности это понять очень ограничены.

— Люблю честных людей, — хмыкнула она, словно именно этого и ждала. И довольная взяла слово. — Всё просто на самом деле. Да, мутация гена есть. Но при всём моём уважении к американским коллегам, которые провели такую долгую и сложную работу, это… неактивная мутация. Она никак не проявляется в данном фенотипе. Генетический груз нейтральных мутаций, молчащие гены — в этом наука ещё только разбирается, но наши учёные оказались круче. Точнее!

— Но как же симптомы? Все эти подёргивания, усталость, зрительные нарушения. Я же лично с ним разговаривала, видела. И он сказал, что препараты ему помогают, он стал себя чувствовать лучше. Хоть и понимает, что всё это временно. Выходит, его неправильно лечат?

— Знаете, что выдаёт в вас хорошего врача, Эльвира Алексеевна?

Я оглянулась, словно за мной как в анекдоте про Штирлица волочится парашют.

— Этот человек лишил вас работы, поставил крест на вашей научной карьере, а вы переживаете о том, что его неправильно лечат, — она откинулась к спинке стула. — Но я искренне рада, что не он отец вашего ребёнка.

Я вздохнула.

— Отцу моего ребёнка, к сожалению, тоже досталось. Так что я плохой врач, Анна Михайловна, потому что интересуюсь всем вот этим, — приподняла я лист, — только ради него.

— Мн-н-н, — посмотрела она на меня заинтересованно. — Так вы хотите отомстить?

— Ещё как хочу! Хочу раздавить гада, как напившего крови комара. Прихлопнуть, и чтобы только брызги полетели. Но… мало ли чего я хочу.

Она засмеялась.