– Нет. Это невежливо. Ольга молчит.

– Давай выкладывай, – говорит Манур. – Кто твой принц?

– Я не могу…

– Да ну, – фыркает Манур, – вы же обручены. Почему надо держать все в тайне?

Толстая черная коса перекинута через плечо. На глазах – жирные черные стрелки.

– Все сложно, – тяну я.

– Моя тетя встречается с кузеном. Десять лет они держали свой роман в тайне, – приходит ей на помощь Ольга. – Двоих детей завели. Вот это я называю сложно.

– Это не родственник, уверяю вас. Никакого инцеста. Просто сложно и все.

– Как статус на Фейсбуке? It’s complicated?[1] – смеется Ольга.

– Почти.

Девушки молчат. В тишине слышно, как бурчит холодильник. Я понимаю, что коллеги сгорают от любопытства. Я вела бы себя так же на их месте. Но это действительно исключительная ситуация. И было бы безответственно с моей стороны рассказать кому-нибудь о моем поклоннике, тем более Ольге или Манур. Это может навредить Йесперу, да и мне тоже.

К тому же я ему обещала.

Ольга собирает крошки на столе в кучку и начинает рисовать в ней узоры своими длинными акриловыми ногтями.

– Не понимаю, отчего вы такие скрытные, – ноет она. – Я бы еще поняла, если бы у тебя был роман с женатым, но ведь это не так. И вы обручились. Так почему бы…

Манур поднимает руку:

– Оставь ее. Не хочет рассказывать – не надо. У нее есть на это право.

«Спасибо», – изображаю я губами и улыбаюсь Манур. Та улыбается в ответ и поправляет косу. Ольга сжимает губы и хлопает ресницами.

– Как пожелаешь.

Они снова замолкают. Манур прокашливается.

– Как прошли похороны мамы, Эмма? Все хорошо? Манур. Всегда такая заботливая и учтивая. Всегда осторожно подбирает слова и говорит тихим ласковым голосом, словно гладит по коже. Я надеваю кольцо на палец. Делаю глубокий вдох.

– Да, все прошло хорошо. Были только близкие.

В часовне было только пять человек. Простой деревянный гроб. Два одиноких венка. Органист играл псалмы, хотя мама ненавидела псалмы и молитвы. Но перед лицом смерти приходится смиряться с традициями, думаю я.

– Как ты себя чувствуешь? Ты в порядке? – участливо спрашивает Манур.

– Да, все нормально.

По правде говоря, я не знаю, что чувствую, и это тоже трудно объяснить. Я до сих пор не могу осознать, что мама мертва и что это ее крупное тело было втиснуто в тот гроб. Что кто-то одел ее, причесал растрепанные пергидрольные волосы и уложил в гроб. Что гроб накрыли крышкой и забили гвоздями, или как они там сейчас делают. Что в такой ситуации чувствует человек?

Отчаяние? Горе? Облегчение? Наши с мамой отношения были, мягко сказать, непростыми, а в последние годы она пила беспробудно, и общались мы крайне редко, что не преминули отметить мои тетки.

А теперь еще эта помолвка. Вскоре после смерти матери Йеспер подарил мне кольцо со словами, что хочет жить со мной. Я смотрю на бриллиант, сверкающий на пальце, и думаю, что, несмотря на всё, что случилось, этот камень мой. Никто не может его у меня отобрать. Я его заслужила. Я его достойна.

Дверь в подсобку распахивается.

– Сколько раз я вам говорил не оставлять меня одного в магазине? Пока вы тут смолите…

– Мы не курим, – перебивает его Ольга и запускает пальцы в свои тонкие длинные волосы.

Её резкость меня удивляет. Бьёрне это так не оставит. Он замирает в дверном проеме, тянется всем своим тощим телом и сует руки в карманы по последней моде потертых джинсов с заниженной талией. Потом покачивается в своих ковбойских ботинках взад-вперёд и сверлит Ольгу взглядом. Подбородок вздёрнут, отчего еще больше заметен неправильный прикус. Он похож на рыбу, думаю я. Злобную хищную рыбу, которая прячется в мутной воде, поджидая добычу. Начальник качает головой с шапкой спутанных темных волос.

– Я спрашивал твое мнение, Ольга?

– Нет, но…