Ясуэ родилась 27 ноября 1886 года под знаком Стрельца, ее сын – в 1909 году под знаком Тельца. При случае Ясуэ не упускала возможности намекнуть, что Хэйтаро – мой сын. Говорила вроде в шутку, хотя такое вполне могло быть – цифры сходились. Во всяком случае, первый иероглиф в имени мальчика – «хэй» – взят из моего имени. Если он в самом деле мой сын – это судьба.

В живописи я консерватор. Ставшие модными в последнее время Пикассо, Миро и прочие авангардисты мне не интересны. Мою душу питают только Ван Гог и Гюстав Моро.

Я вообще человек старомодный, но мне нравится искусство, в котором можно сразу почувствовать силу. Если в картине нет энергии, это не картина, а кусок холста, измазанный красками. В такой трактовке я могу понять и абстрактное искусство. Мне нравятся некоторые работы Пикассо или Фукаку Сумиэ[12], отпечатывавшего на холсте человеческие тела.

Тем не менее я считаю, что без техники в искусстве делать нечего. Можно, конечно, бросать комья грязи в кирпичную стену, но гарантий, что получится лучше, чем у ребенка, нет никаких. У меня куда больше эмоций вызывают следы автомобильных шин, оставшиеся после аварии на дороге, чем творения какого-нибудь заурядного авангардиста. След от выброса мощной энергии, застывший на мостовой, пятна алой крови, будто просочившейся сквозь камень. Начертанные мелом белые тонкие линии, выглядящие совершенно неуместными на этом фоне. Здесь присутствуют все условия, необходимые для художественного произведения. Вот что после Ван Гона и Моро способно меня взволновать.

Все это так. Но, называя себя консерватором, я имел в виду другое. Вместе с живописью я люблю и скульптуру, но мне больше нравятся куклы, чем творения современных ваятелей. Какая-нибудь штуковина из проволоки, изображающая человека, годится только в металлолом. В общем, любой перекос в сторону авангарда вызывает у меня отторжение.

В молодости я встретил совершенно очаровательную женщину. Она стояла в витрине магазина одежды, находившегося недалеко от муниципального колледжа. Это была не настоящая женщина, а манекен. Я влюбился в нее по уши, каждый день приходил туда и долго глазел на нее. Когда по каким-то делам мне надо было в район привокзальной площади, я непременно норовил пройти мимо этого магазина – бывало, по пять-шесть раз за день, даже если приходилось делать большой крюк. Так продолжалось больше года. За это время я успел познакомиться со всем ее гардеробом – летними нарядами, зимними пальто, весенними платьями.

Мне очень хотелось заполучить манекен, но тогда я был еще почти ребенок, страшно всего стеснялся и так и не решился заглянуть в магазин. Да и денег у меня не было.

Я редко заходил в питейные заведения – мне не нравился стоявший там столбом табачный дым и громкие пьяные голоса, – но, несмотря на это, стал заглядывать в пивную под вывеской «Хурма». Объяснить это просто – в «Хурму» захаживал владелец мастерской, клиентом которой числился тот самый магазин с очаровавшей меня девушкой-манекеном.

Выпивка развязала мне язык, и я заговорил с этим человеком. Наше знакомство привело к тому, что он показал мне свою мастерскую. Токиэ (так я окрестил девушку в витрине) там, конечно, не оказалось, и среди готовых манекенов не нашлось ни одного, в ком содержалась хотя бы сотая часть ее очарования. Трудно объяснить словами, но была какая-то неуловимая разница между куклами из мастерской и Токиэ – то ли в чертах лица, то ли в фигуре. Тем не менее разница была очевидна. Разница качественная, все равно что между перстнем с жемчужиной и колечком из проволоки.

Итак, я стал называть ее про себя Токиэ – так звали популярную тогда актрису, а моя кукла была на нее немного похожа. Я влюбился без памяти. Лицо Токиэ все время стояло у меня перед глазами, и во сне, и наяву. Я посвящал ей стихи, начал писать по памяти ее портрет. Если подумать, не с этого ли я начался как художник?