Идеальная жена - Мария Воронова (2019)

– Эта мерзавка разрушила крепкую советскую семью и сына воспитывает черт знает как! – надрывалась Ольга Степановна. – Она не только не имеет права вступить в наши ряды, но и судить людей я бы тоже ей не доверила. Народный судья обязан быть безупречным человеком и настоящим коммунистом, а не хабалкой подзаборной.

Ирина засмеялась. Ольга Степановна зашла правильно, такую демагогию опасно игнорировать, поэтому сейчас заседание, скорее всего, закроют, а ее вступление в партию отложат до выяснения обстоятельств. То есть навсегда, потому что с двумя детьми ей станет не до этого. Ну и хорошо. Судьба, значит, ей остаться кристально честным и принципиальным человеком, спасибо Ольге Степановне.

– Спасибо за сигнал, – мягко сказал секретарь парторганизации, – а теперь покиньте, пожалуйста, помещение.

– Я коммунистка с тридцатилетним стажем и имею право присутствовать!

– Хорошо, присаживайтесь, пожалуйста. Что ж, товарищи, я думаю, что выступление предыдущего оратора не пошатнуло доверия нашего коллектива к Ирине Андреевне. Мы все знаем ее как грамотного, честного и добросовестного специалиста, крепкого общественника и человека, всецело преданного идеям нашей партии. По регламенту мы должны провести с нею беседу, но, принимая во внимание ее положение, я думаю, ничего страшного не случится, если мы сразу проголосуем. Итак, кто «за»?

Секретарь первым поднял руку, все остальные потянули за ним, и когда он сказал «единогласно», Ирина расплакалась от умиления.

Ей вдруг очень захотелось в партию, где состоят такие добрые люди.

Она вытирала слезы и то улыбалась, то всхлипывала, принимая поздравления, как вдруг подскочила Ольга Степановна и с криком «ах ты мразь такая» отвесила ей оплеуху.

Было не больно, но от неожиданности Ирина потеряла сознание.

Дальнейшее она помнила очень смутно. Какие-то незнакомые лица в белых шапочках, дребезжание носилок в «Скорой помощи», странное слово «эклампсия», потом темнота и снова эта эклампсия, повторяемая и повторяемая разными голосами.

Что-то теплое потекло вдруг по лицу, Ирина удивилась, почему у нее вдруг такой сильный насморк и из носа течет, как у ребенка, промокнула носовым платком, увидела, что он весь красный, и удовлетворенно подумала, что это кровь, а значит, все в порядке.

Потом она оказалась где-то под безжалостными лампами дневного света и загадала, что если их четное число, то все будет хорошо. Загадала и не смогла сосчитать, сбилась.

Боль приходила слабым эхом, и Ирина хотела прорваться туда, в реальность, и понимать, где она и что с нею, и как дела у ребенка, но будто натыкалась на толстое матовое стекло.

Какие-то отзвуки мира доносились до нее, например, она увидела, что у человека, склонившегося к ней, необычайно большие и оттопыренные уши.

Кажется, она сказала ему об этом, что у него уши, потому что человек засмеялся и невпопад ответил, что все будет в порядке и с ней, и с ребенком, и тут же куда-то исчез.

Боль накатывала волнами, как прибой, и Ирина кому-то рассказывала, как давно не была на море, и как сквозь вату до нее доносилось: «бредит, бред», и она не понимала, почему бред, если она действительно там давно не была.

Проснувшись, она обнаружила себя на широкой реанимационной кровати. В одной руке была капельница, а свободной Ирина быстро провела по животу – и обнаружила, что он почти такой же плоский, как раньше. Значит, она родила.

Ирина похолодела от страха за ребенка и приподнялась на локте. К ней подошла женщина средних лет, мягко уложила обратно на кровать и обещала позвать врача.

– Ребенок? – спросила Ирина хрипло.

– Все в порядке, все в порядке, – пропела женщина, – сейчас вам врач все расскажет.

Это нисколько не успокоило Ирину, и следующие полчаса она провела как на иголках.

Наконец появился доктор, высокий тощий человек в зеленом хирургическом костюме. Ирина сразу узнала его по ушам.