Одной из сохранившихся в неприкосновенности заповедей было «не заботься о клиентах». Нет, о них, безусловно, следовало заботиться в профессиональном плане, но к ним нельзя было проникаться симпатией, чем порой грешил Сергей. Во всяком случае, симпатией настолько сильной, чтобы она могла влиять на ход расследования.

Но рыжий бородатый Силотский был симпатичен Макару, и от этого он злился на себя. Ему следовало перестать думать о смерти этого человека в том эмоциональном ключе, в котором он думал сейчас, но Илюшин не мог. Силотский был полон жизни – жизнь распирала его, электризовала, заставляла носиться на мотоцикле и громко хохотать, тряся бородой, заставляла верить в другие миры, как будто единственного ему было мало. Этому человеку было отпущено столько жизнелюбия, что его смерть казалась несуразностью.

– Должен был дожить лет до восьмидесяти, – пробормотал Илюшин вслух. – Наплодить детей от трех жен и пяти любовниц, рассказывать внукам истории о том, как его чуть не расстреляли в кафе. Вспоминать бандитские девяностые. Мемуары написать, в конце концов.

– Да, чертовски нелепо, – откликнулся Бабкин. – Здоровый мужик… молодой, в конце концов. И кому только… А! – он не закончил фразу, махнул рукой.

– Здоровый… – повторил за ним Илюшин, будто пробуя слово на вкус. – Здоровый… Здоровый, говоришь?

Он вскочил, сонливость и расслабленность слетели с него. Бабкин встрепенулся, вопросительно посмотрел на Макара.

– Собирайся, поедем вместе, – скомандовал тот.

– Куда?

– Туда, где вы с Силотским были вчера.

– Зачем?! Ты хочешь выразить соболезнования его вдове?

– Нет, я хочу осмотреть двор, по которому он ходил каждый день. Не спрашивай, зачем – сам не знаю. Считай это моим капризом.

«Капризом»… Ворча, Сергей встал, доковылял до прихожей, надел куртку.

– Возраст у тебя не тот, чтобы капризничать, – не удержался он, глядя, как Макар заматывает вокруг шеи полосатый щегольской шарф. – И пол, кстати, тоже.

* * *

Илюшин, обычно предпочитавший передвигаться по городу на метро, на этот раз согласился ехать на машине Сергея. Основные пробки рассосались, а те, которые остались, Бабкин объезжал переулочками и закоулками, поэтому сорок минут спустя он уже парковал машину, удивляясь на то, как быстро высохла грязь в рытвинах, только вчера залитых коричневой жижей.

Апрель и в самом деле выдался удивительно сухой и чистый. Малоснежная зима, ранняя теплая весна, на редкость солнечная для столицы… «Интересно, чего нам ждать от лета?» – подумал Бабкин, вспомнив тетушкин домик в деревеньке и прикидывая, на сколько месяцев можно будет вывезти туда Машу и Костю, а заодно и выбраться самому. Он неторопливо осмотрелся и убедился, что со вчерашнего дня вокруг ничего не изменилось. Даже пес лежал на том же месте, что и накануне.

Пахло землей и тем особенным запахом недавно закончившейся стройки, который бывает в новых районах. На пригорке вылезло семейство мать-и-мачех, наклоняя за апрельским солнцем желтые головки на серых чешуйчатых стебельках. Сергей уставился на цветы, стараясь отогнать ощущение, что на него смотрят с одного из балконов, и не заметил, как далеко отошел от него Макар.

Очнулся он от созерцания, лишь услышав второй окрик, и поспешил к Илюшину, на ходу отмечая, что лицо у того странное.

– Извини, задумался, – запыхавшись, сказал он. – Что такое?

Несколько секунд Илюшин смотрел на него с непонятным выражением, а затем показал рукой на рекламный щит с улыбающейся девицей.

– Что? – не понял Сергей. – Реклама, да. Ты меня звал, чтобы я оценил белизну ее вставной челюсти?

– Почти. Я тебя позвал, чтобы ты сосчитал количество зубов у нее во рту.

Бабкин недоумевающее взглянул на напарника, готовясь улыбнуться шутке, но Макар был абсолютно серьезен.

– Сосчитай, – повторил он. – Давай, давай.