Иных воззрений придерживается И. М. Сеченов. Отвергая недетерминированную врожденными задатками и условиями воспитания «свободную волю», И. М. Сеченов вместе с тем не отрицал ни активности человеческого поведения, ни наличия воли как реального и специфического механизма деятельности мозга. Более того, он подчеркивал, что развиваемое им «учение о несвободе воли» имеет важнейшее практическое значение, теоретически обосновывает возможность направленного влияния на процесс формирования человеческой личности в желательном для общества направлении. «Внешняя сторона действий, которыми общество ограждает себя от порочных членов, — писал Сеченов, — остается, следовательно, неизменной, признается ли в человеке свободная воля или нет. Изменяется только смысл их в том отношении, что на место возмездия становится исправление» [Сеченов, 1952, с. 443].

По мнению Сеченова, «…ни обыденная жизнь, ни история народов не представляют ни единого случая, где одна холодная безличная воля могла бы совершить какой-нибудь нравственный подвиг. Рядом с ней всегда стоит, определяя ее, какой-нибудь нравственный мотив, в форме ли страстной мысли или чувства… (Воля) одна, сама по себе, действовать не может, а действует лишь во имя разума или чувства…» [Сеченов, 1952, с. 260]. «Воля бессильна, пока она не вдохновится страстным хотением», — утверждал К. С. Станиславский [1957, с. 290].

Признание зависимости воли от определяющего ее мотива сейчас же ставит вопрос о том, удовлетворению какой из сосуществующих и подчас конкурирующих между собой потребностей будут содействовать механизмы воли. И. М. Сеченов ответил на этот вопрос следующим образом: «…роль свободной воли целиком переходит на побуждение, пересиливающее все прочие» [Там же, с. 436]. Однако подобная формулировка нуждается в дальнейшем уточнении смысла, вкладываемого в понятие о «побуждении, пересиливающем все прочие». Невозможно считать волей доминирующую в данный момент потребность. Ведь курильщик, решивший бросить курить и тем не менее отправляющийся за сигаретами, или игрок, наперекор всем доводам рассудка устремившийся к карточному столу, повинуются потребности, пересилившей все остальные. Тем не менее эти примеры могут служить иллюстрацией крайнего безволия, несмотря на то что оба субъекта полностью сознают и причину своих поступков, и их возможные последствия. Следовательно, воля не просто господствующая потребность, но некоторый специальный механизм, дополнительный к одной из конкурирующих мотиваций и содействующий ее трансформации в действие, в поступок.

Мы полагаем, что филогенетической предпосылкой волевого поведения является «рефлекс свободы», описанный И. П. Павловым. В сопротивлении собаки попыткам ограничить ее двигательную активность Павлов увидел несравненно большее, нежели разновидность защитной реакции. «Рефлекс свободы» — это самостоятельная форма поведения, для которой препятствие служит не менее адекватным стимулом, чем корм для пищедобывательных действий, боль — для оборонительной реакции, а новый и неожиданный раздражитель — для ориентировочной. «Не будь его (рефлекса свободы), — писал Павлов, — всякое малейшее препятствие, которое встречало бы животное на своем пути, совершенно прерывало бы течение его жизни» [Павлов, 1951, с. 343].