Я обшарил каждый уголок на плоту, каждую щель между бревен и досок! Пусто! Всего лишь кусок сушеного мяса и несколько сухарей!

Я буквально оцепенел! Я отказывался верить своим глазам! Но пусть бы провизии хватило на целые месяцы, как спастись из бездны, в которую нас уносил бешеный поток?

Однако по необъяснимой прихоти воображения я забывал о близкой опасности перед ужасами будущего. Как знать, не удастся ли нам спастись, выбраться из разъяренной водной стихии и вернуться на поверхность Земли? Каким образом? Я этого не знал. Куда именно? Не все ли равно. Но один шанс на тысячу — все же шанс! А меж тем смерть от голода — реальность, не оставлявшая никакой надежды.

Первой моей мыслью было рассказать дядюшке, в какое бедственное положение мы попали, высчитать, сколько времени осталось нам жить. Но у меня хватило мужества промолчать. Я не желал, чтобы дядюшка потерял самообладание.

В это время свет фонаря стал понемногу ослабевать и, наконец, потух. Фитиль сгорел до конца. Наступила снова непроглядная тьма. Нельзя было и надеяться рассеять этот непроницаемый мрак. Хотя у нас был еще факел, но как могли бы мы зажечь его при таком ветре? Тогда я поступил, как ребенок: я закрыл глаза из страха темноты.

Прошло довольно много времени, скорость падения воды удвоилась. Я заметил это по тому, с какой силой ветер бил мне в лицо. Мы неслись с головокружительной быстротой. Казалось, что мы уже не скользим по воде, а низвергаемся в пропасть! Ганс и дядюшка, вцепившись в меня, удерживали меня всеми силами.

Внезапно я почувствовал толчок; то не было ударом о твердый предмет, но наше низвержение прекратилось. Возникла преграда: огромный водяной столб обрушился на наш плот. Я захлебывался. Стал тонуть…

Однако наводнение продолжалось недолго. Через несколько секунд я почувствовал себя на свежем воздухе и вздохнул полной грудью. Дядюшка и Ганс крепко держали меня за руки, и плот еще выдерживал нас.

Глава 42

Было, видимо, около десяти часов вечера. Первое, что я ощутил после последнего штурма, — полное безмолвие. Ко мне вернулась прежде всего способность слышать: я понял, что рев воды, вселявший в меня ужас, смолк, в галерее воцарилась тишина. Наконец, донеслись до меня, как бы оказанные шепотом, слова дядюшки:

— Мы поднимаемся!

— Что вы хотите сказать? — вскричал я.

— Да, мы поднимаемся! Поднимаемся!

Я протянул руку; дотронулся до стены; моя рука была вся в крови. Мы поднимались с чрезвычайной быстротой.

— Факел! Факел! — закричал профессор.

Гансу не без труда удалось зажечь факел, и пламя, несмотря на наш подъем вверх, горело ровно, бросая достаточно света, чтобы озарить всю сцену.

— Я так и думал, — сказал дядюшка. — Мы находимся в узком колодце, не имеющем и четырех туазов в диаметре. Вода, дойдя до дна пропасти, стремится снова достигнуть своего уровня и поднимает нас с собою.

— Куда?

— Не знаю, но надо ко всему приготовиться. Скорость, с которой мы поднимаемся, я определяю в два туаза в секунду, это составляет сто двадцать туазов в минуту, или свыше трех с половиною лье в час. Так можно очутиться невесть где!

— Да, если ничто нас не остановит, если эта бездна имеет выход! Но что, если она закрыта, если воздух под давлением водяного столба будет постепенно сгущаться, что, если мы будем раздавлены?

— Аксель, — ответил профессор с большим спокойствием, — наше положение почти безнадежно, но все же есть некоторая надежда на опасение, и ее-то я и имею в виду. Если мы можем каждую минуту погибнуть, то каждую же минуту мы можем и спастись. Поэтому будем наготове, чтобы воспользоваться малейшим благоприятным обстоятельством.

— Но что же нам теперь делать?

— Надо подкрепиться, поесть!

При этих словах я пристально взглянул на дядюшку. Пришлось сказать то, в чем я не хотел раньше признаться.

— Поесть? — спросил я.