Зеленый дом - Крамер Теодор (2012)

смотрели из лощинок хутора. РАЗОРЕННЫЕ ЗЕМЛИ Проделав марш средь сосняков на кручах,

мы очутились в выжженной стране,

где в проволоках рваных и колючих

торчала головня на головне,

лишь очень редко стебелек пшенички

вдали качал метелкою простой,

и как-то неохотно с непривычки

мы приходили в хаты на постой. Там жили полнотелые русинки

к одним в придачу дряхлым старикам;

война, однако, провела морщинки

по женским лбам, и шеям, и щекам;

и если кто из нас до икр дебелых

оказывался чересчур охоч,

то видел, как ряды цепочек белых,

гирлянды вшей, в траву сбегали прочь. Нелегкий путь безропотно протопав,

в палатках засыпали мы вповал,

а свет луны тянулся до окопов,

и никаких границ не признавал.

Лишь не спалось в хлевах голодным козам,

они до рани блеяли с тоски,

покуда легким утренним морозом

нам ветер не прихватывал виски. x x x Трясинами встречала нас Волынь,

пузырчатыми топями; куда

ни ткни лопатой, взгляд куда ни кинь

везде сплошная цвелая вода.

Порою тяжко ухал миномет,

тогда вставал кочкарник на дыбы;

из глубины разбуженных болот

вздымались к небу пенные столбы. Угрюмый профиль вязовой гряды

стволами оголенными темнел

у нас в тылу, и черный блеск воды

орудиям чужим сбивал прицел.

Позиция была почти ясна;

грязь - по колено; яростно дрожа,

сжирала черной пастью глубина

все робкие начатки дренажа. В нее, как в прорву, падали мешки,

набитые песком, и отступил,

покуда кровь стучала нам в виски,

кавалерийский полк в глубокий тыл.

Мы пролежали до утра плашмя,

держась над черной топью навесу,

и до утра, волнуя и томя,

пел ветер в изувеченном лесу. x x x Мы улеглись на каменной брусчатке

в потемках очень тесного двора,

где фуры громоздились в беспорядке;

вдали угрюмо ухали с утра

орудия, - но сколько там ни ухай,

однако нас на отдыхе не тронь:

и мы лежали, с вечера под мухой,

вдыхая застоявшуюся вонь. А в лоджиях, со сна еще не в духе,

лишь наскоро перестирнув белье,

почти что нагишом сновали шлюхи

и напевали, каждая свое.

И лишь одна - на самом деле пела,

да так, что хмель бродящего вина

выветривался напрочь; то и дело

покачивала туфелькой она. И, чем-то в песне, видимо, волнуем,

пусть ко всему привыкший на войне,

вдруг встал один из нас, и поцелуем

почтительно прильнул к ее ступне;

гром пушек нарастал, но, встав с брусчатки,

мы тот же самый повторили жест,

смеясь, и вновь легли на плащ-палатки

в потемках, растекавшихся окрест. ВИНТОВКИ В ДЫМУ В конце дневного перехода

по склону вышли мы к селу;

на виноградню с небосвода

ночную нагоняло мглу.

Зачем не провести ночевки

средь шелковиц и старых лоз?

И пирамидами винтовки

поставил в темноте обоз. И, отгоняя горный морок,

костер сложили мы один

из лоз, из листьев, из подпорок,

из обломившихся жердин;

рыдая глухо, как с досады,

на пламя ветер злобно дул,

почти лизавшее приклады

и достававшее до дул. Одну усталость чуя в теле,

сейчас от родины вдали,

уже не думать мы умели

о горестях чужой земли,

мы грелись им, необходимым

теплом обуглившихся лоз,

и веки разъедало дымом,

конечно, только им, до слез. НОЧЬ В ЛАГЕРЕ Часовой штыком колышет,

с хрустом шествуя во мраке,

нездоровьем вечер пышет,

наползая на бараки.

приближая час полночный,

тени древние маячат;

у канавы непроточной

с голодухи крысы плачут. Полночь проволоку ржавит,

шебурша ночным напилком,

и патрульный не отравит

жизни мошкам и кобылкам,

ну не странно ли, что травы