— Если ты меня так хорошо знаешь, — занервничал трубадур, — то на кой ляд добиваешься, чтобы я говорил? Зная меня как фальшивый шелонг, ты должен знать также, почему я промолчал, почему не повторяю дошедших до меня сплетен! Ты должен был бы додуматься, что это за сплетни и почему я хочу тебя от них избавить!

— Que suecc’s? — Одна из спящих рядом дриад вскочила, разбуженная его возбужденным голосом.

— Прости, — тихо сказал ведьмак. — Ты тоже.

Зеленые фонарики Брокилона уже погасли, лишь немногие еще слабо тлели.

— Геральт, — прервал молчание Лютик. — Ты всегда утверждал, будто стоишь в стороне, будто тебе все едино… Она могла поверить. И верила, когда вместе с Вильгефорцем начала эту игру…

— Довольно, — прервал Геральт. — Ни слова больше. Когда я слышу слово «игра», мне хочется кого-нибудь убить. Давай свою бритву. Надо же наконец побриться.

— Сейчас? Еще темно…

— Для меня никогда не бывает темно. Я — монстр.

Когда ведьмак вырвал у него из руки кошелек с туалетными принадлежностями и направился к реке, Лютик почувствовал, что сонливость как рукой сняло. Небо уже начинало светлеть. Поэтому он отошел в лес, осторожно проходя мимо спящих, прижавшихся друг к другу дриад.

— Ты к этому причастен?

Он вздрогнул и обернулся. У опирающейся о ствол дриады волосы серебрились, это было видно даже в утреннем полумраке.

— Отвратительная картинка, — сказала она, скрещивая руки на груди. — Человек, который все потерял. Знаешь, певун, это любопытно. В свое время мне казалось, что всего потерять нельзя, что всегда что-то да остается. Всегда. Даже во времена презрения, когда наивность может отыграться самым чудовищным образом, нельзя потерять все. А он… Он потерял несколько кварт крови, возможность нормально ходить, частично власть над левой рукой, ведьмачий меч, любимую женщину, чудом найденную дочь, веру… Но, подумала я, но ведь что-то должно было у него остаться? Я ошибалась. У него уже нет ничего… Даже бритвы.

Лютик молчал. Дриада не шелохнулась.

— Я спросила, ты причастен к этому? — продолжила она после недолгого молчания. — Но, видимо, спросила напрасно. Конечно, причастен. Ты же его друг. А если у тебя есть друзья и все-таки ты все теряешь, значит, виноваты друзья. В том, что сделали, и в том, чего не сделали. В том, что не знали, что следует сделать.

— А что я мог? — шепнул он. — Что я мог сделать?

— Не знаю.

— Я сказал ему не все…

— Это так.

— Я ни в чем не виноват.

— Виноват.

— Нет! Нет! Я не…

Он вскочил, раскидывая ветки лежанки. Геральт сидел рядом, растирая лицо. От него шел аромат мыла.

— Не виноват? — холодно спросил он. — Интересно, что тебе приснилось? Что ты — лягушка? Успокойся. Ты не лягушка. Что ты — олух? Ну в таком случае это мог быть провидческий сон.

Лютик оглянулся. Они были на поляне совершенно одни.

— Где она… Где они все?

— На опушке. Собирайся. Тебе пора.

— Геральт, я только что разговаривал с дриадой. Она говорила на всеобщем без всякого акцента и сказала мне…

— Ни одна из этой группы не говорит на всеобщем без акцента. Тебе приснилось, Лютик. Это Брокилон. Тут многое может присниться.

***

На опушке их ожидала одинокая дриада. Лютик узнал ее сразу — это была та, с зеленоватыми волосами, которая ночью приносила им свет и уговаривала его спеть еще. Дриада подняла правую руку, приказывая остановиться. Левой она держала лук со стрелой на тетиве. Ведьмак крепко сжал трубадуру руку.

— Что-то случилось? — шепнул Лютик.

— Да. Стой тихо, не шевелись.

Плотный туман, заполняющий пойму Ленточки, заглушал голоса и звуки, но не настолько, чтобы Лютик не услышал плеск воды и похрапывание лошадей. Реку переходили конные.

— Эльфы, — догадался он. — Скоя’таэли? Бегут в Брокилон, верно? Целая бригада…