Она не шелохнулась. Спит или не спит? – думал Артем. Так, механически думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или притворяется. Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски приткнулся к Ане сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе – не стал бы даже ввязываться.

На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать – и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? И остальным занимался по своему хотению. Просыпался, когда она возвращалась со смены – и уходил наверх. Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое красное полотно на себя. Аня почувствовала – и, не говоря ни слова, яростно дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы Артем сдался – и остался лежать на краю постели голым.

– Супер, – сказал он.

Она молчала.

Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает?

Тогда он лег лицом в подушку – их-то, слава богу, было две – согрел ее дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую – смеющуюся, бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-то. Хотя сколько прошло? Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось. Получается, вечность назад это все и было.

Во сне тоже было холодно, но там Аня морозила его – кажется, по станции голым гоняла – из баловства, а не из ненависти. И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся. Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку. Потом вспомнил.

Глава 2

Метро

– А ты-то меня хоть пытаешься слушать? – спросил он у Ани.

Но ее уже не было в палатке.

Одежда его лежала ровно на том месте, где он ее сбросил: на проходе. Аня не прибрала ее, не расшвыряла. Переступила только, будто боялась дотронуться. Заразиться. Может, и вправду боялась.

Наверное, ей одеяло и было всегда нужнее. Он уж как-нибудь согреется.

Хорошо, что ушла. Спасибо тебе, Аня. Спасибо, что не стала со мной разговаривать. Что не стала мне отвечать.

– Спасибочки, бля! – сказал он вслух.

– Можно? – отозвался кто-то сквозь брезент и прямо над ухом. – Артем? Не спите?

Артем пополз к своим порткам.

Снаружи, усевшись на раскладной походный табурет, ждал старик со слишком мягким для своего возраста лицом. Сидел он удобно, уютно, равновесно, и было ясно, что расположился он тут давно, а уходить не собирается вовсе. Старик был чужим, не со станции: морщился, неосторожно вдохнув носом. Пришлых видно.

Артем сложил пальцы козырьком, и закрывшись этим козырьком от алого света, которым была залита станция ВДНХ, вгляделся в гостя.

– Чего тебе надобно, старче?

– Вы Артем?

– Допустим, – Артем втянул носом воздух. – Зависит.

– Я Гомер, – заявил старик, не вставая. – Зовут так.

– Правда?

– Я книги пишу. Книгу.

– Интересно, – сказал Артем голосом человека, которому неинтересно.

– Историческую. Как бы. Но про наши дни.

– Историческую, – повторил Артем осторожно, оглядываясь по сторонам. – Это зачем? История-то, говорят, все! Кончилась.

– А мы? Кто-то должен ведь обо всем, что с нами тут… Обо всем, что с нами тут происходит, потомкам рассказать.

Если не от Мельника, думал Артем, то кто? От кого? Зачем?

– Потомкам. Святое дело.