– Слышь, донкихот! Они ж там как мухи… – сказал Артему один из бойцов.

– Ты их всех переспасать собрался? Спасалка коротка! – хмыкнул другой, отплевывая дотлевшую самокрутку.

– Пожалуйста! Ну? Пожалуйста!

– Три. Нарушение государственной границы, – командир поморщился: прыщ никак не затыкался.

В первый раз он на Олежека посмотрел, чтобы в него прицелиться.

Чиркнуло, как кремень, тюкнуло – автоматы с глушителями, берегут на Ганзе солдатские уши! – и выщербило пулей стену, и клюнуло потолок. Пыль вниз опустилась, как занавес.

Спасла только служба у Мельника. Наука телу без ума обходиться. Кожей чувствовать, где автоматное дуло свербит будущей гибелью, и падать, на землю бросаться, отклоняться от гибели, ничего головой еще не понимая.

Упал, свалил с себя живой куль, пополз, вытаскивая Олежка за собой. По ним еще стрельнули, стараясь попасть, но пыль мешала.

– Суки вы!

Хлестануло тут же еще – на голос. Бетоном окрошило.

Обезьяны сзади заулюлюкали восторженно.

– А вот, хлебани нашенского!

– Песочку всыпали?

– Думал, ты белый человек, а?

– А давай, еще разок попробуй!

Тут можно было только бесполезно умереть. Больше ничего не поделать.

Артем скатился на одну ступень вниз, еще на одну. Подтянул Олега. Тот напряженно дышал и старался особо не кровить, но бледнел и бледнел.

– Слышь, дядь! Ты даже не думай, ясно? Как выбраться от вас?! На Цветном бульваре должно что-нибудь… Должно же что-нибудь там, а, дед?!

– Бордель там был, – вспомнил Гомер.

– Вот. При борделе врач может быть. Может же? Поплывем туда. Ну-ка не засыпай мне тут, сука! Я тебе сейчас… Не спать!

Но до борделя не доплыть было. Ни Олежку, и никому. Не на чем. Оба канала по краям платформы были с пустым берегом.

– Зря. Не жилец он, – сонно приговорил Олежка брокер.

– Сейчас, – сказал Артем. – Сейчас.

– Мне умереть хочется, – подтвердил Олег. – И яйцо мое разбили. Очень устал жить.

– Пасть заткнул свою! Нашел, как отсюда выгрести! – Артем стволом пихнул застывшего брокера. – А ты покажи пузо!

Ну что: грязная кожа, в коже дыра, перекачивает жиденькую водицу изнутри наружу, все перемазано. Гомер тоже посмотрел, пожал плечами. Умрет или нет, одному Всевышнему известно. Умрет, наверное.

Леха взялся за своего нательного Христа, как за парашютное кольцо, зашевелился и пошел, оскальзываясь, пригибаясь, искать спасение. Из волчьей ямы выход искать.

Кто это виноват, хотел определить Артем. Он сам виноват, этот человек с яйцом. Я не стрелял в него. Когда он умрет, он сам будет в этом виноват.

– Куру он, между прочим, мне обещал, если сдохнет, – сказала совсем над ухом коренастая женщина со сдутой грудью и заплывшим глазом. – Нас с ним много связывало.

– Уйди, – слабо попросил Олежек. – Ведьма.

– Не бери грех на душу. Тебе там кура не нужна будет. Скажи им давай. Пока еще можешь.

– Уйди. Дай о Боге подумать.

– Куру завещай и думай. А лучше сразу ее мне…

Курица прикрыла глаза под Гомеровой ладонью. Ей уже было все равно.

– Как выбраться отсюда, теть? – спросил Артем у синячной.

– Да куда тебе, сладкий? И зачем? Тут ведь тоже люди живут. Куру можно и вместе держать. Олежек вот околеет… А уж с тобой-то мы договоримся! – она подмигнула тем глазом, который еще мог мигать.

Это не я его убил, решил Артем.

– Эй! Эй!

Какая-то песня послышалась, принеслась издалека.

Марш.

– Эй! Там!

– Что?!

– Там плывут кто-то! Из туннеля плывут!