– Сбиваешься, – строго сказал Мельник. – Сначала нам про депешу.

– Да. Ну. Тут так. В общем, с Артемом все было почти ясно. Что вероятно работает на противника. Преследует цель раскачать обстановку. Демаскировать Москву. Навести огонь. И с депешей…

Артем дергался, извивался, но его держали крепко. И во рту не было даже крошечного отверстия, чтобы сказать через него Летяге про вторую минус – да и вернул уже Летяга этот долг, а сам Артем перезанял крови у Бессолова. И на что? Чтобы до петли доковылять самому?

Летяга его больше не хотел видеть.

Он уже говорил четко, как будто с диска играл.

Из толпы даже редкие знакомые теперь щурились на Артема как на чужого, как на ядовитую тварь, которую раздавить.

– А что насчет Москвина? – спросил Мельник.

– Насчет Москвина, – повторил за ним Летяга. – Насчет Москвина такая история. Артем меня вытащил из бункера, когда мы против Корбута с его спецами там сидели. Когда Десятого похоронили, Андроида, Ульмана, Рыжего, Антончика…

– Я всех помню, – перебил Мельник. – Не надо.

– Вы их всех помните, да. У вас этот список. Мы все видели. И я чуть не сдох сам. И Артем мне сказал: ты понимаешь, что мы вот привезли патроны, двадцать тысяч патронов – красным? Москвину? Мы их привезли сукам, которые наших пацанов убивали? По приказу Мельника. Я понял. Мы их память продали. Понял, зачем они умерли. Ни за чем. Что политика.

– Летяга!

– Что политика важней. Что вчера война, а сегодня мир. Жалко, что пацаны все сдохли зря и вчера, когда была война, потому что сегодня же мир. Сегодня мы этим мразям двадцать тыщ патронов зарядим, чтобы они завтра ими нас оставшихся выкосили, когда будет снова война.

– Хватит!

– А потом Артем говорит: а нету вообще никаких красных и никаких фашистов. И никакого Ордена нет. Есть только одна какая-то структура. Невидимые наблюдатели. Или хер знает кто там, без разницы. И мы один отдел этой структуры, а красные – другой. И это ненастоящая война была, и оборона бункера – херня. Это все спектакль. А я думаю – а водку с мертвыми нашими пацанами пить – тоже спектакль?!

– Летяга!

– Пускай говорит! – закричали в толпе. – Слово дай ему! Летяга наш! Наш человек! Не затыкай!

– Освободи его! Что за тема?!

– Так, Летяга закончил… Я, между прочим, обе ноги…

– И Артем говорит – а вот Ганза в бункере где была?! Почему они нам людьми только потом помогли? А не когда мы просили их?! Не на это он ноги-то поменял?

– Летягу в командиры! – заревел кто-то.

Тут клюкнуло что-то быстрое, и Летяга брызнул красным на белую красивую стену за собой. Брызнул, ослаб, сел и лег лицом в пол. Затылка у него не стало, вместо затылка сделалась мясная воронка.

И у Артема такая же сделалась где-то в душе сразу.

– Летяга!!!

– Летяаааага! Ганза это!!!

– Бей Ганзу!

Кто-то с лету снес Мельникову коляску, он выпал на гранит неподалеку от густой лужи, стал дрыгать лапкой как перевернутый на спину таракан, пытаясь подняться, колеса крутились, мелькали спицами, а сверху над ним уже сшибались люди, друг от друга неотличимые, но точно про себя знающие, кто тут чужой и кто свой.

Схватили Артема, оттащили, сорвали ленту, дали говорить, грудью заслонили, Леху вытянули, а Артем уже – Гомера; оказались в кольце своих; дрались озверело, голыми руками – оружие никому нельзя было пронести на суд, кроме конвоя и палачей.

– Шанс! Шанс! – орал Артем Лехе в ухо, пока вырванными у конвоиров ключами тому отпирали браслеты. – Берем людей! На Цветной! И Гомера! На Рейх! В типографию! Все сделаем! Все по плану!

– Есть! Есть! – орал Леха.

Две схлестнувшиеся волны стали расходиться, отдвигаться от раскола: одна забирала с собой мертвого Летягу, другая – сучившего рукой Мельника и коляску с гнутыми колесами.

Но Артему нельзя было еще бежать со всеми вместе. Он выпрыгивал из толпы, заглядывал вокруг. Где она?!