Вертели анальгин со спиртом этот вертеп, вертели мир, Артемову голову, ненадежно закрепленную, вертели. Вышел наконец Гомер – потерянный, как ледяной водой облитый и током встряхнутый.

– Зачем она так?

– Ты иди. Иди, дедуль. Дай мне с ней поговорить. Потом… Увидимся. Давай в той же харчевне. Где вы с Ильей. Соболезнования ему.

– Ты тоже… Ее?

– Посмотри на меня. Куда мне? Мне поговорить.

– Забери ее отсюда, Артем. Ты хороший парень. Искренний. Забери.

– Искренний. Ладно.

Постучал. Она слышала уже голос, не удивилась ему. Он качнулся внутрь.

– Привет.

– Ты вернулся! Был в своей Балашихе?

– Был.

– На тебе лица нет. Сядь. Хочешь что-нибудь? Воды? Вот тут, вот сюда.

Она была удивительно чистой, Саша. Свежей. Никакая грязь к ней не приставала. Вот только что мяли ее, разрывали на куски, а она волосы всего поправит – и воспрянет снова. Как это она делает? Как женщины это делают? Может, пьют мужчин?

– Там… Там глушилки. В Балашихе.

– Какие глушилки?

– Сашенька. Этот человек, которого ты хозяином называешь… Бессолов…

– Погоди. Это что тут у тебя? Господи, какие ужасные язвы. И это… Ты горячий. У тебя жар.

– Постой. Ты слышишь? Этот Бессолов. Кто он такой?

– У тебя пистолет.

– Когда он придет?..

– Бедный. Тебе хуже, да?

– Это он? Тот извращенец, который тебя использовал тогда, ночью? Который меня использовал? Который смотрел на нас?

– Который нас познакомил?

– Послушай. Послушай меня. Когда он придет? Я хочу с ним поговорить. Мне нужно.

– Зачем?

– Зачем. Он во главе этой пирамиды стоит. Он всем тут заправляет. Красными крутит, фашистами… Мельником. Я хочу понять. Какой в этом смысл. Что мы все в метро. В чем план. Пускай скажет.

– Смотри. У тебя корочки отсохли. От ожога. Можно?

– Это… Ты говорила, я это сам себя прижег?

– Да.

– Почему я это сделал? Зачем?

– Поговорил с ним и прижег себя. С Алексеем.

– Я? То есть… Из-за Ордена? Это я… Я орденский девиз прижег… Он мне рассказал об Ордене что-то? Чем они занимаются теперь?

– Вспомнил?

– Значит, и ты все знала?

– Артем. Хочешь прилечь? Ты еле на ногах держишься.

Он сел на корточки у стены.

– Почему ты не объяснила мне? Зачем отправила меня в Балашиху?

– Ты ничего тут не сделаешь, Артем. Иногда можно только прижечь себя сигаретой. И все.

– И про глушилки?! И про мир?!

– Да.

– Когда он придет? Когда?!

– Я не знаю.

– Ты знаешь! Ты же говоришь, что чувствуешь его! Скажи!

– Что ты хочешь от него?

– Спрячь меня. Спрячь. Прошу тебя. Спрячь меня тут.

– Спрячу, – она опустилась рядом с ним на корточки, погладила нежно по вискам голым, по темечку. – Вот за шторкой посиди.

Задернула занавеску.

– Еще можно сделать. Еще все можно.

Он смотрел еще в ткань, расписанную цветочками, и в сердцевине каждого цветочка видел чей-то затылок безглазый, целое цветочное поле из затылков. Тут были изображены все люди с Красной Линии, безликие, живущие только для того, чтобы им однажды в этот затылок выстрелили: такой орнамент.

– Зачем, – шептал себе Артем упрямо, чтобы не уснуть. – Хоть ты хозяин, хоть ты сам черт. Все расскажешь. Зачем ты так с нами. Зачем ты с людьми так. Зачем нам тут сидеть. А если не скажешь – в лоб тебе. Из вашего же нагана. Промеж глаз. Сука.

Баюкал-баюкал себя – и уснул.

Глава 20

Чудеса

И умер.

Всегда было интересно, есть ли там что, или просто свет выключают. И нельзя ли с кем-нибудь договориться, чтобы отправиться назад, в детство. В довоенное время, к еще живой матери на еще живую Землю. Вот был бы отличный рай.