Метро 2034 - Дмитрий Глуховский (2009)

— Неправда. — Она покачала головой. — Ты веришь, что можно изменить людей.

— Я хотел бы в это верить, — возразил музыкант.

Они миновали брошенную в спешке заставу: в незатушенном, еще дышащем костре переливались головешки, тут же валялся засаленный, замятый журнал с голыми людьми, и, полусодранный, сиротливо свисал со стены походный ганзейский штандарт.

Еще минут через десять наткнулись на первый труп. В мертвом было трудно узнать человека. Он раскинул свои ноги и руки, такие жирные, что одежда лопалась на нем, широко, как будто очень устал и хотел отлежаться. Лицо его было страшнее морды любого из чудищ, которых Саша успела увидеть за свою жизнь.

— Осторожно! — Леонид схватил ее за руку, не подпуская к мертвецу. — Он заразный!

— Какая разница? — спросила Саша. — Ведь есть же средство! Мы идем туда, где все заразные.

Впереди загремели выстрелы, послышались далекие крики.

— Мы очень вовремя, — отметил музыкант. — Похоже, они даже не стали дожидаться твоего друга…

Саша испуганно посмотрела на него, потом страстно, убежденно сказала:

— Ничего, надо просто сказать им! Они думают, что все приговорены… Надо просто дать им надежду!

У распахнутой створки гермоворот в землю глядел еще один убитый — на сей раз человек. Рядом с ним отчаянно перхал и шипел железный ящик переговорного устройства. Кажется, кто-то пытался добудиться дозорного.

На самом выходе из туннеля, укрываясь за разбросанными мешками, лежали несколько человек. Кажется, среди них был один пулеметчик и пара стрелков с автоматами — вот и вся плотина.

А дальше, впереди, там, где тесные туннельные стены распахивались, где начиналась платформа Тульской, бурлила страшная толпа, наседая на осажденных. В ней были вперемешку и зараженные, и обычные, и люди, и исковерканные болезнью уроды. У кого-то были фонарики, другие уже не нуждались в свете.

Те, что лежали, обороняли туннель. Но патроны у них кончались, выстрелы звучали все реже, и обнаглевшая толпа подбиралась ближе и ближе.

— Подкрепление?! — обернулся к Саше один из осажденных. — Пацаны, они дозвонились до Добрынинской! Подкрепление!

Многоголовое чудище тоже заволновалось, надавило…

— Люди! — закричала Саша. — Есть лекарство! Мы нашли лекарство! Вы не умрете! Потерпите! Пожалуйста, потерпите!

Толпа сожрала ее слова, рыгнула недовольно и снова двинулась на оборонявшихся. Пулеметчик зло стегнул ее очередью, несколько человек со стонами сели наземь, другие огрызнулись автоматными очередями. Бурля, масса неудержимо подалась вперед, готовая затоптать, разорвать и осажденных, и Сашу, и Леонида.

Но что-то случилось.

Сначала вкрадчиво, потом все уверенней, мощнее, подала голос флейта. Не могло бы быть ничего более глупого, ничего менее уместного в этом положении. Оборонявшиеся наградили музыканта очумелыми взглядами, толпа взрыкнула, загоготала, снова нажала… Леониду было все равно. Он играл, наверное, не для них, а для себя — ту самую удивительную мелодию, которая очаровала Сашу, ту самую, которая каждый раз воронкой стягивала к себе десятки слушателей.

Может быть, именно от того, что нельзя было придумать худшего способа сдержать бунт, усмирить зараженных, именно из-за трогательного идиотизма того, кто решил так поступить, а не из-за волшебства флейты, толпа чуть ослабила натиск. А может быть, музыканту удалось-таки напомнить тем, кто его окружал, готовясь перемолоть… Напомнить о чем-то…

Выстрелы смолкли, и Леонид, не отпуская флейту, выступил вперед… Как будто перед ним была обыкновенная публика, которая вот-вот зааплодирует и осыплет его патронами.

На долю секунды девушке показалось, что среди слушавших она видит своего отца — умиротворенного, улыбающегося. Вот где он ее ждал…

Саша вспомнила: Леонид говорил ей, что эта мелодия умеет утолять боль.

* * *

В железной утробе гермоворот заурчало — внезапно, преждевременно.