Я заговорил с одним из этих людей и спросил, куда они все направляются. Он отвечал, что об этом ничего не известно ни ему, ни другим; но очевидно, что они движутся к какой-то цели, ибо неодолимая потребность все время побуждает их идти вперед.

Любопытная вещь: никто из этих путников, казалось, и не помышлял взбунтоваться против свирепого чудовища, уцепившегося за его шею и словно приросшего к спине; можно было подумать, что каждый считает своего монстра неотъемлемой частью самого себя. Их лица, усталые и серьезные, не свидетельствовали об отчаянии; под тоскливым куполом неба, погружая ноги в пыль земли, столь же пустынной, как это небо, они брели с покорностью тех, кто осужден надеяться вечно.

Шествие проследовало мимо меня и скрылось в дымке горизонта, там, где земная поверхность, закругляясь, ускользает от любопытного человеческого взгляда.

Несколько мгновений я пытался разгадать суть этой мистерии; но вскоре непреодолимое Равнодушие навалилось на меня, и им я был придавлен сильнее, чем те, кто сгибался под тяжестью губительных Химер.

VII. Шут и Венера

Какой восхитительный день! Просторный парк млеет под жгучим оком солнца, словно Молодость под властью Любви.

Этот вселенский экстаз не слышится ни в едином звуке; сами воды словно уснули. Здесь царит безмолвная оргия, иная, чем людские празднества.

Кажется, что солнечный свет, постоянно усиливаясь, заставляет предметы сверкать все сильнее и сильнее; что воспламененные им цветы возгораются желанием яркостью своих красок соперничать с лазурью неба, и что летний зной, сгущая ароматы, делает их почти видимыми, заставляя подниматься к дневному светилу, подобно благовонным курениям.

Однако посреди всеобщего ликования я вдруг заметил некое существо, выглядевшее удрученным.

У ног огромной статуи Венеры один из тех искусственных дураков, один из тех добровольных шутов, в чью обязанность входит забавлять королей, когда тех преследует скука или угрызения совести, — выряженный в яркий и нелепый костюм, увешанный рожками и бубенчиками, весь скорчившись возле пьедестала, поднимает глаза, полные слез, к бессмертной Богине.

И эти глаза говорят: «Я последний и самый одинокий среди людей, лишенный любви и дружбы, и стоящий поэтому гораздо ниже самых несовершенных животных. Однако и я, я тоже создан, чтобы постигать и чувствовать бессмертную Красоту! Ах! Богиня! сжалься над моей печалью и моим безумием!»

Но неумолимая Венера смотрит вдаль, непонятно на что, своими мраморными глазами.

VIII. Собака и флакон

«Мой славный пес, мой добрый пес, милая моя собачка, поди-ка сюда и понюхай вот эти великолепные духи, купленные у лучшего парфюмера в городе».

И пес, повиливая хвостом, — что, как я полагаю, заменяет этим бедным созданиям улыбку или смех, — приблизился и с любопытством ткнулся влажным носом в откупоренный флакон; затем, внезапно отпрянув от испуга, он затявкал на меня с упреком в голосе.

«А! проклятый пес, принеси я тебе мешок с дерьмом, ты бы обнюхивал его с наслаждением, а то и сожрал бы. Так-то, недостойный спутник моей горестной жизни! ты совсем как та публика, которой никогда не нужны утонченные ароматы, раздражающие ее, — но лишь старательно отобранные нечистоты!»

IX. Негодный стекольщик

Существуют натуры чисто созерцательные и совершенно непригодные к действию, которые, однако, под влиянием таинственного и незнакомого импульса действуют иногда с такой стремительностью, на которую даже сами они сочли бы себя неспособными.