Он вытащил ключ и открыл чемодан. Сверху лежала парусиновая папка.

– Это она? – спросил он у женщины.

Та кивнула.

Счет нашелся сразу. Он был оплачен. Равич сунул его под нос хозяину.

– Вы приписали лишнюю неделю.

– Да? – взвился толстяк. – А переполох? А все это свинство? А волнения? Это, по-вашему, все даром? А что у меня опять желчь разыгралась – это, по-вашему, и так входит в стоимость? Вы сами сказали – постояльцы съедут! Столько убытков! А кровать? А дезинфекция номера? А изгвазданное покрывало?

– Покрывало в счете числится. Но там еще и ужин за двадцать пять франков вчера вечером. Вы вчера что-нибудь заказывали? – спросил он у женщины.

– Нет, – ответила та. – Но, может, я просто заплачу? Я… Мне хотелось бы уладить это поскорее…

Уладить поскорее, мысленно повторил за ней Равич. Знаем, проходили. А потом тишина и только покойник. И, словно дубиной по голове, оглушительная поступь безмолвия. Нет уж, пусть лучше так, хоть это и омерзительно. Он взял со стола карандаш и принялся за подсчеты. Потом протянул счет хозяину.

– Согласны?

Толстяк взглянул на итоговую цифру.

– За сумасшедшего меня держите?

– Согласны? – повторил вопрос Равич.

– Да кто вы вообще такой? И с какой стати лезете не в свое дело?

– Я – брат, – сухо пояснил Равич. – Согласны?

– Плюс десять процентов на обслуживание и налоги. Иначе никак.

– Идет. – Равич накинул десять процентов. – С вас двести девяносто два франка, – сообщил он женщине.

Та извлекла из сумочки три сотенных и протянула хозяину. Толстяк взял купюры и двинулся к двери.

– К шести часам попрошу освободить помещение. Иначе еще за сутки заплатите.

– С вас восемь франков сдачи, – напомнил ему Равич.

– А портье?

– Портье мы отблагодарим сами.

Хозяин шваркнул на стол восемь франков.

– Sales etrangers[5], – буркнул он себе под нос, выходя из комнаты.

– Это особая гордость хозяев иных французских отелей: они полагают себя вправе ненавидеть иностранцев, живя за их счет.

Равич заметил коридорного, который все еще маячил у двери с чаевыми в глазах.

– Вот вам.

Коридорный сперва посмотрел на купюру.

– Благодарю вас, месье, – проговорил он и удалился.

– Теперь надо дождаться полицию, и только потом можно будет его вывезти, – сказал Равич, бросив взгляд на женщину.

В сгущающихся сумерках та сидела в углу между двумя чемоданами.

– Стоит умереть, и ты сразу важная птица… А пока живешь, до тебя никому нет дела.

Равич глянул на женщину еще раз.

– Может, вам лучше вниз спуститься? – предложил он. – Там у них что-то вроде канцелярии…

Она покачала головой.

– Я могу с вами пойти. Сейчас мой приятель приедет, доктор Вебер. Он уладит все вопросы с полицией. Можем подождать его внизу.

– Нет. Я хотела бы остаться здесь.

– Но здесь… здесь уже ничего не поделаешь. Зачем вам тут оставаться?

– Не знаю. Он… ему уже недолго тут лежать… А я часто… Он не был счастлив со мной. Я часто уходила. Хоть теперь останусь.

Она произнесла это спокойно, без всякого надрыва.

– Он об этом уже не узнает, – заметил Равич.

– Не в том дело…

– Ладно. Тогда давайте выпьем. Вам это нужно.

Не дожидаясь ответа, Равич позвонил. Официант явился неожиданно быстро.

– Два двойных коньяка принесите.

– Сюда?

– Конечно. А куда еще?

– Слушаюсь, сударь.

Он принес две рюмки и бутылку курвуазье. Пугливо покосился в угол на смутно мерцающую в сумерках кровать.

– Свет зажечь? – спросил он.

– Не надо. А вот бутылку можете оставить.

Официант поставил поднос на стол и, еще раз оглянувшись на кровать, стремглав удалился.

Равич дополна налил обе рюмки.

– Выпейте, – потребовал он. – Вам станет легче.