Альтернативная реальность - Александр Архиповец

Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый – они все были здесь в первозданном чистом виде. Такими, как их сотворил Господь. Да что это я? Ведь это всего лишь преломленный спектр! Да любой ребенок знает! А размеры и яркость красок – чистота атмосферы и толщина озонового слоя. Всего-навсего! И нет тут ничего чудесного.

Но убедить себя оказалось не так-то просто.

Мы добрые полчаса глазели на радугу, и лишь когда она поблекла и утратила свою прелесть, отправились в путь.

Дед взял с собой заостренную палку. Зачем она, я вскоре понял на собственном горьком опыте.

Короткий путь к селу пролегал через "ярок". Спускался Овсий осторожно, то и дело опираясь на "палю". Я же, поскользнувшись, свалился в грязь, окончательно перемазав и без того не особо чистые штаны и рубаху.

— Ну, как черт! — буркнул дед, неодобрительно оглядев меня с головы до ног. — Стыдно людям показать!

Пришлось опять счастливо улыбаться и бездумно пялиться на черные от грязи руки. Мою персону в селе оценили "по достоинству" – встречные бабки и молодки крестились, хлопцы многозначительно крутили пальцем у виска, старики неодобрительно поглядывали на Овсия, мальчишки кидали вслед гнилые яблоки, кричали: "Дурныку, дурныку, свалился з курныку!"

Дочь атамана – круглолицая, черноглазая Наталка – прыснула со смеху и, зажав руками рот, скрылась за дверью.

Атаман, недовольно поморщив рябой нос и презрительно прищурившись, буркнул:

— Ты, Овсию, нашел, тебе за ним и ходить… В воскресенье отведи к Феофану в Михайловку. Пусть глянет. Может, он чего скажет.

Так я остался под опекой Овсия. Ночевать приходилось то на берегу реки, то под "копыцею", где было не так уж плохо. Помогал по хозяйству: где чего поднять, поднести. На более "не хватало умишка". Ходил по деревне, рассматривал предков, слушал их разговоры. Так сказать, вживался в образ и ждал, когда меня поведут к Феофану.

* * *

Наконец, сей торжественный день наступил. Ранним утром, когда восток уже сиял червонным золотом, но солнышко еще не явило свой лучезарный лик; когда серые тона минувшей ночи бессильно жались по углам, уступая место ярким краскам молодого дня; когда сырость и прохлада бессовестно лезли под холщовую рубаху и штаны, гоня прочь сладкий рассветный сон, я услышал голос Овсия:

— Вставай, дурныку! Хай тоби грець! С тобой и мне хлопоты! Вот бери… штаны, сорочку, лычаки, брыль… Палажка приготовила. Да сбегай к речке, обмойся. Замурзаный, точно чертяка! А то стыда с тобой наберусь… Скоро и меня дурныком звать начнут… Если б только в Горбах, а то и в Михайловке. Давай. Только быстро! Одна нога там, друга – тут.

Напялив соломенную широкополую шляпу на поросшую ежиком волос голову и зажав под мышкой остальной "скарб" – поспешил к реке.

Окунувшись в ее "парное молоко", почистив зубы лоскутком холстины со щепоткой соли, которую регулярно таскал из деревянной солонки Овсия, примерил обновки: рубаха была почти впору, штаны – все равно коротковаты. Не доросли еще предки до нашего размера! С нежностью посмотрел на мою первую в этом мире обувь. Наконец-то! Похоже, кончились мои муки. Лычаками дед назвал плетенные из коры лапти с длинными тесемками сзади.

"Вот бы эту модельку опробовать на Козлобородом "коллеге" да на малышке Жаклин", — мечтал я, пытаясь пошевелить пальцами и завязывая тесемки вокруг ноги. Ни тебе потоудаляющей стельки, ни принудительной вентиляции, ни адаптационной способности к индивидуальной конфигурации ног. Все… все… натуральное, природное… Черти б его побрали!..