Софи обожала этот десерт: торт высотой не меньше десяти дюймов, из нескольких слоев шоколадного бисквита, пропитанных вишневым сиропом и щедро смазанных взбитыми сливками. Украшали его башенки из сливок, на каждой из которых сидела темная, хорошо созревшая вишня.

Повинуясь желанию, Софи схватила с торта вишенку и впилась в нее зубами. Сок брызнул ей на подбородок. Сердце замурлыкало. Вебер сердито посмотрел на нее и разразился громкими визгливыми звуками, подозрительно похожими на брань. Софи поняла, что поступила некрасиво.

– Прости меня, – произнесла она робко. – Видимо, все не так хорошо, как я надеялась. У нас есть еще вишня? Я все исправлю. Я…

Что-то громко затарахтело, прервав ее на полуслове. В груди у Софи потяжелело. Тяжесть росла, выжимая воздух из легких. Девушка хотела перевести дыхание, но не смогла. Секунды шли, а вдох все не получался. Напуганная, она ухватилась руками за край стола, чтобы не упасть, и стала напрягать легкие, заставляя их расшириться. Ничего не выходило. Где-то далеко, как ей показалось, испуганно верещал Вебер. Она покачнулась, выпустила стол и рухнула на четвереньки.

Удар о твердый дощатый пол оказался таким сильным, что тяжесть в груди вдруг исчезла, тарахтение прекратилось, а легкие снова заработали как ни в чем не бывало. Через мгновение Софи почувствовала, как Вебер поднимает ее с пола. Усадив Софи на скамью, он опустился перед ней на колени, нежно отвел прилипшую прядку волос с ее раскрасневшегося, потного лица и застрекотал. Она не понимала слов, но разгадала их смысл.

– Я… я не знаю, – дрогнувшим голосом ответила она. – Только что все было хорошо, и вдруг я перестала дышать. Наверное, что-то с сердцем. Какая-нибудь шестеренка зацепилась, я думаю.

У Вебера был готов чай. Он сбегал к плите, налил чашку, принес и поставил перед Софи. Убрал еще одну прядку с ее лица, тревожно глядя на девушку всеми восемью глазами. И уже собирался что-то сказать, когда что-то громко, сердито зашипело.

Это на плите убегал луковый суп-пюре. Жидкость выплеснулась на раскаленную железную поверхность и теперь плясала и кипела на ней, подгорая и издавая ужасный запах.

– Ой, Вебер, прости! – воскликнула Софи. – Это я виновата. Я тебя отвлекла.

Ей было так стыдно. У паука столько работы, а она пристала к нему со своими глупостями. Вскочив на ноги, она сказала, что вымоет плиту, но Вебер отмахнулся. Она села и грустно вздохнула. Поднося к губам чашку с чаем, она заметила, что со всей этой возней порвала рукав. Да еще как – разрыв шел от манжеты до самого локтя. «Здорово. Зацепилась, наверное, за скамью, когда падала», – подумала она.

– Вебер, мне надо заштопать рукав, – обратилась она к пауку. – Где я могу найти еще одну старую рубашку, чтобы надеть, пока буду штопать эту?

Отскребая с плиты пригоревший суп, отбрасывая через дуршлаг вареную брюссельскую капусту, помешивая пыхтящую в горшке чечевицу и соля курицу – все это он делал одновременно, – паук показал на потолок.

– Чердак? – уточнила она.

Вебер кивнул. Софи допила чай и пошла на второй этаж, с трудом волоча ноги, которые стали вдруг такими же непослушными, как и ее шумное сердце. В конце коридора была дверь, за которой начиналась еще одна лесенка. Она-то и вела на чердак. Софи уже не раз бывала там. Несколько раз в день она, тайком от всех, пробиралась туда, чтобы взглянуть, не едет ли Хаакон.

Месяц прошел с тех пор, как егерь забрал ее настоящее сердце, а принца все не было. Каждый день она просыпалась и говорила себе: «Сегодня он приедет». И каждый вечер засыпала, разочарованная. Иногда внутренний голос тихо шептал: «Он и не думал тебя искать. Если бы хотел, давно нашел бы». Софи не слушала его, гнала прочь, но он каждый раз возвращался.