Каменные небеса - Нора Джемисин (2017)

Нэссун моргает при слове нам. Но она теряет эту мысль среди ощущения собственного ничтожества и осознания, что для Шаффы нет исцеления. До нынешнего момента какая-то часть ее души лелеяла иррациональную надежду, что Сталь, как взрослый, знает все ответы, включая исцеление. Теперь она знает, что ее надежда была глупой. Детской. Она и есть дитя. А единственный взрослый, на которого она могла положиться, умрет нагим, в страданиях, беспомощный, неспособный даже попрощаться.

Это слишком невыносимо. Она садится на корточки, одной рукой обхватывает колени, другой – голову, чтобы Сталь не видел, что она плачет, даже если точно будет знать, что происходит.

Он тихо смеется в ответ. Удивительно, но смех не кажется жестоким.

– Ты ничего не достигнешь, оставив любого из нас жить, – говорит он, – разве что жестокости. Выведи нас, сломленных чудовищ, из нашего ничтожества, Нэссун. Землю, Шаффу, меня… всех нас.

Затем он исчезает, оставив Нэссун в одиночестве под белой растущей Луной.

Сил Анагист: ноль

МОМЕНТ НАСТОЯЩЕГО, ПРЕЖДЕ ЧЕМ Я СНОВА ЗАГОВОРЮ О ПРОШЛОМ. Среди горячих, дымящихся теней и невыносимого давления в месте, которому нет названия, я открываю глаза. Я больше не одинок.

Из камня выходит еще один мой сородич. Ее лицо угловато, холодно, благородно и изящно, каким и следует быть лицу статуи. Она сбросила остальное, но сохранила бледность своего прежнего цвета; я замечаю это наконец, спустя десятки тысяч лет. Все эти воспоминания заставляют меня ностальгировать.

В знак этого я говорю вслух:

– Гэва.

Она еле заметно меняется, настолько, насколько мы можем приблизиться к выражению… узнавания? Удивления? Мы некогда были братьями и сестрами. Друзьями. Потом соперниками, врагами, чужаками, легендами. Под конец – осторожными союзниками. Я осознаю, что размышляю о том, чем мы были, но не обо всем. Все я забыл, как и она.

– Так меня звали? – спрашивает она.

– Почти.

– Хм-м. А тебя…

– Хоува.

– А. Конечно.

– Предпочитаешь Сурьму?

Еще одно еле заметное движение, эквивалент пожатия плечами.

– У меня нет предпочтений.

Как и у меня, думаю я, но это ложь. Я бы никогда не дал тебе моего нового имени, Хоа, если бы не уважение к памяти старого имени. Но я грежу.

– Она настроена на изменения, – говорю я.

Гэва, Сурьма, кем бы и чем бы на сейчас ни была, отвечает:

– Я заметила. – Она замолкает. – Ты сожалеешь о том, что сделал?

Глупый вопрос. Все мы сожалеем о том дне, по-разному и по разным причинам. Но я отвечаю:

– Нет.

Я ожидаю ответа, но полагаю, что на самом деле говорить больше не о чем. Она с тихим шорохом встраивается в камень. Устраивается поуютнее. Она намерена ждать здесь вместе со мной. Я рад. Кое-что лучше встречать не в одиночку.

* * *Некоторые вещи о себе Алебастр никогда тебе не рассказывал.

Я знаю это потому, что изучал его; в конце концов, он часть тебя. Но не каждому учителю нужен любой протеже, чтобы знать обо всех его запинках на пути к мастерству. Зачем? Никто из нас не пришел к этому внезапно. Есть стадии процесса предательства тебя твоим обществом. Человека ханжески вышвыривают из зоны комфорта, потому что он иной, подвергают необъяснимо или недопустимо дурному обращению. Потом наступает время смятения – отучения от того, что считал истиной. Погружения в новую истину. А затем – время принятия решения.

Некоторые смиряются с судьбой. Проглатывают гордыню, забывают настоящую истину, принимают свою ложную оценку – решают считать себя ничтожеством. В конце концов, если все общество угнетает тебя, значит, ты явно этого заслуживаешь. Даже если и нет, отбиваться слишком болезненно, невозможно. В конце концов, так они получают какой-то мимолетный момент покоя.