Пролетая над гнездом кукушки - Кизи Кен Элтон (2004)

Но с новеньким совсем другая история. Даже самого лучшего поведения новенький нуждается в некоторой доработке, дабы привыкнуть к распорядку; вы также никогда не можете сказать, когда этот конкретныйприбудет, и не будет ли он достаточно глуп, чтобы дурить всех направо и налево, устраивая настоящую неразбериху и представляя собой угрозу всей гладкости заведенного порядка вещей. А как я уже объяснял, Большая Сестра по-настоящему готова выйти из себя, если что-то нарушает заведенный порядок.

* * *

Перед полуднем они снова включили туманную машину, но включили ее не на полную мощность — туман не настолько плотный, и я могу кое-что разглядеть, если напрягусь. Когда-нибудь я перестану напрягаться и позволю себе потеряться в тумане, как живут некоторые Хроники, но в тот раз я заинтересовался новым парнем — я хотел посмотреть, как он все воспримет, когда начнется собрание группы.

В десять минут первого туман совершенно рассеялся, и черные ребята говорят Острым, чтобы они расчистили место для собрания. Все столы вынесены из дневной комнаты в ванную через коридор напротив — и, как говорит Макмерфи, можно начинать танцы.

Большая Сестра следит за всем через окно. Она уже три часа не отходит от него, даже на обед не пошла. Пол дневной комнаты освободили от столов, и ровно в час доктор выходит из кабинета, кивает Большой Сестре, проходя мимо нее, и садится в кресло как раз слева от двери. Пациенты тоже садятся; затем подтягиваются маленькие сестры и практиканты. Когда все уселись, Большая Сестра поднимается со своего места и отходит в глубь сестринского поста к стальной панели с циферблатами и кнопками, включает что-то вроде автопилота, чтобы управлять всем, пока ее не будет, и входит в дневную комнату, неся с собой амбарную книгу и полную корзину записок. Ее форма, даже после того как она провела здесь полдня, накрахмалена так туго, что даже нигде не помялась; потрескивает на швах, словно замерзшая холстина, когда ее складываешь.

Садится справа от двери.

Только она уселась, Старина Пете Банчини поднимается и начинает трясти головой и причитать:

— Я устал, Господи. О, я ужасноустал… — Он так всегда делает, когда в отделении появляется новый человек, который, может, будет его слушать.

Большая Сестра даже не смотрит на Пете. Она просматривает бумаги в корзине.

— Пусть кто-нибудь сядет рядом с мистером Банчини, — говорит она. — Успокойте его, чтобы мы могли начать собрание.

Билли Биббит идет к нему. Пете повернулся лицом к Макмерфи и качает головой из стороны в сторону, словно сигнальный семафор на железнодорожном перекрестке. Он проработал тридцать лет на железной дороге; теперь страдает от истощения, но по старой памяти все еще функционирует.

— Я у-у-стал, — говорит он, поворачивая лицо к Макмерфи.

— Расслабься, Пете. — Билли кладет веснушчатую руку на колено Пете.

— …Ужасно устал…

— Я знаю, Пете, — похлопывает по костлявому колену, и Пете отворачивает лицо, понимая, что никто сегодня не отзовется на его жалобу.

Сестра снимает наручные часы, сверяет с настенными, подводит свои и укладывает их в корзину. Потом берет из корзины папку.

— Итак, мы можем начать? — обводит взглядом собравшихся: не намерен ли кто-нибудь еще прервать ее; улыбается, и голова поворачивается над ее воротником.