Другая девушка открыла вспомогательный шкафчик и спросила, на кой фиг сестрам сдались все эти бутылочки для горячей воды, миллион бутылочек, а Хардинг сидел на столе Большой Сестры и пожимал плечами в ответ на все вопросы разом.

Макмерфи и Терклу удалось, наконец, открыть дверь в аптеку и вытащить из холодильника бутылку густой, вишневого цвета жидкости. Макмерфи поднес бутылку к свету и прочитал вслух этикетку:

— Искусственный ароматизатор, краситель, лимонная кислота. Семьдесят процентов нейтральных веществ — это, должно быть, вода, — двадцать процентов алкоголя — это хорошо — и десять процентов кодеина. Осторожно: наркотические вещества могут вызывать привыкание. — Он снял крышку с бутылки и попробовал микстуру. Закрыв глаза, облизнулся, сделал еще глоток и снова прочел красную этикетку. — Ну хорошо, — сказал он и щелкнул зубами, словно их только что наточили, — если мы будем принимать это понемножку, но с водкой, я думаю, все будет в порядке. А как насчет кубиков льда, Теркл, старина?

Смешанный в бумажных медицинских стаканчиках с водкой и портвейном, сироп был похож на детский напиток, но имел крепость кактусового вина, которое возили в Дэлз, холодный и смягчающий, пока ты его пьешь, но горячий и яростный, когда попадает внутрь. Мы выключили свет в дневной комнате и уселись там, попивая коктейль. Первую пару стаканчиков мы опрокинули так, словно это было лекарство, мы принимали его серьезно, молча исподтишка смотрели друг на друга, ожидая, не убьет ли кого-нибудь это питье. Макмерфи и Теркл разрывались между выпивкой и сигаретами Теркла и снова принялись хихикать, обсуждая, как здорово было бы уложить ту маленькую сестру с родинкой, которая ушла в полночь.

— Я бы боялся, — сказал Теркл, — что она отхлестает меня большим старым крестом, который у нее на цепочке. Хотел бы ты, чтобы над тобой надругались такой штукой, а?

— А я бы боялся, — сказал Макмерфи, — что как раз в тот момент, когда я обнажу свое оружие, она потянется к моей заднице с термометром и начнет мерить мне температуру!

Это проняло всех. Хардинг перестал смеяться раньше других, чтобы присоединиться к шутникам.

— Или еще хуже, — предположил он. — Она просто ляжет под тебя с этой смертельной сосредоточенностью на лице и сообщит тебе — о Господи Иисусе, послушайте, — сообщит, какой у тебя пульс!

— О нет… О мой Бог…

— Или даже просто ляжет под тебя и сможет одновременно сосчитать твой пульс и измерить температуру — без инструментов!

— О боже, о, пожалуйста, не надо…

Мы хохотали до тех пор, пока не повалились со стульев и кушеток, кашляя и плача от хохота. Девушки так устали от смеха, что два или три раза пытались подняться на ноги.

— Я должна… пойти попи́сать, — сказала здоровая девица и двинулась, покачиваясь и хихикая, в сторону уборной, но перепутала двери и ввалилась в спальню, пока мы все утихомиривали друг друга, прижимая пальцы к губам и ожидая, когда она заявит протест, после чего услышали рев старого полковника Маттерсона: «Подушка это… лошадь!» — и он выехал из спальни прямо ей навстречу в своем кресле на колесиках.

Сефелт отвез полковника обратно в спальню и лично показал девушке, где находится уборная, сообщив ей, что ею пользуются исключительно мужчины, но он постоит у двери, пока она будет там, и станет охранять ее от посягательств на частную жизнь, будет оберегать от всех посетителей, черт возьми. Она торжественно поблагодарила его, пожала ему руку, и они отсалютовали друг другу. Пока она сидела там внутри, полковник снова выехал из спальни в своем кресле, и у Сефелта руки все время были заняты тем, чтобы не пускать его в уборную. Когда девушка вышла из двери, он пытался ногой отражать атаки кресла на колесиках, стоя в дверном проеме и одновременно ведя перепалку то с одним парнем, то с другим. Девушка помогла Сефелту отвезти полковника обратно в кровать, а потом они оба двинулись вдоль по коридору, вальсируя под музыку, которой никто не слышал.