Василий Петрович с видимым сожалением откусил баранку, оставив совсем немного, и хотел было положить в подставленную ладонь, но вдруг раздумал.

– Слушайте, – позвал он. – Ну-ка, вылезайте сюда. Хоть познакомимся. Что я вас кормлю, не глядючи.

Артём поскорее доел свою баранку – мало ли что там выползет, может, там всё струпьями поросло.

Но нет, беспризорник был ещё человеческого вида, только невозможно грязен, очень худ и, самое главное, почти гол. В качестве верхней одежды он использовал кешер – то есть мешок с дырами для рук и головы, а на ногах у него ничего не было – только верёвкой приделанная большая консервная банка в области паха. Видимо, она заменяла ему бельё.

– Да… – сказал Василий Петрович. – Какие у вас… э-э… доспехи. Вот, садитесь на табуреточку в этот уголок, тут вас никто не увидит.

На вид беспризорнику было не больше двенадцати. Волосы его были грязны настолько, что цвет их, казалось, уже не различить. С ушами тоже творилось нечто невозможное, Артём постарался туда не заглядывать – кажется, они были полны грязью всклень.

– Чай будете? – предложил Василий Петрович. – О, только не в эту вашу банку, юноша. У меня есть запасная. Артём, не обеспечите ли ещё кипяточку?

С запасной банкой Василия Петровича Артём отправился к печке; там суетился чеченский дневальный – тот самый, с которым на днях ходили кладбище ломать.

– Чеченцы никогда не были христианами, – сказал тот пренебрежительно, посмотрев на Артёма.

– Как хочешь, – ответил Артём. – Можно водички согреть?

Василий Петрович нашёл ещё баранку и горсть сухофруктов. Беспризорник всё это сразу же закидал в кипяток и стал пить, вроде и не боясь обжечься.

– Вы хоть скажите нам что-нибудь, – предложил Василий Петрович.

– Чего? – бесстрастно спросил беспризорник.

– Мать есть у вас? – спросил Василий Петрович.

Беспризорник кивнул.

– А отец?

Беспризорник подумал и снова кивнул.

– А имя ваше?

– Серый.

– А откуда родом?

– С Архангельска.

– Чем ваша мать занимается?

– Откуда я знаю, я ж тут.

– Хорошо, чем занималась?

– Мать? Поломойка в бане.

– А отец?

– Отец есть.

– Чем он занимался?

– Напивался каждый день. Выгонял с матерью на холод – грелись в конюшнях.

Серый долго молчал, потом, видимо, устав от такого долгого разговора, решил скоротать путь.

– Однажды отец пил с мужиком – поругались, и убил его. Денег нашёл за пазухой. Сказал матери: “Ну, что поделашь – давай привыкать к этому делу!”

Василий Петрович даже поставил свою банку на нары, обескураженный. Тихо спросил, почему-то перейдя на “ты”:

– И ты привык?

– Один раз очень долго убивали мужика, никак не могли убить. Очень кричал, и всё замазали кровищей. И я ушёл. Дайте ещё баранку, я видел, у вас есть.

Василий Петрович вздохнул и достал баранку.

– А ты что делал? Воровал?

– У богатых воровать можно, – уверенно ответил Серый.

– А у бедных?

Серый подумал и не ответил. У него, похоже была отличная манера – просто не отвечать на неприятные вопросы.

– А со скольки лет воруешь? – не унимался Василий Петрович.

– А сколько себя помню – всегда ворую. Пишите – с трёх лет.

– Мы не пишем, – тихо сказал Василий Петрович.

– А что тогда? Какой интерес?

Митя Щелкачов тоже прислушивался к разговору, сдвинувшись на нарах, чтоб искоса смотреть на обросшую башку Серого.

Тем временем Артём копался в своих ощущениях: “Мне жалко его? Или не жалко? Кажется, что почти не жалко. Я, что ли, совсем оглох?”

Серый был вовсе не глуп – речь давала это понять, и Артём удивлялся: как так?