Она не страдала от нехватки друзей; насколько ему было известно, поговаривали, что имена их составляли гордость национальной культуры, однако у него никогда не находилось времени встретиться с ними или просто признать их славу, ознакомившись с теми достижениями, что принесли ее. Он знал только то, что имена эти нередко появлялись на обложках журналов. И Лилиан права в своей обиде на него, думал он. Да, она не слишком приятным образом обращается с ним, он этого заслужил. Если родные называют его бессердечным, то они правы.

Риарден никогда и ни в чем не щадил себя. Когда на заводе возникала какая-нибудь проблема, он в первую очередь стремился выяснить, какую допустил ошибку; он никогда не искал виноватых, кроме себя самого; лишь от себя требовал он совершенства. Он не позволял себе никаких поблажек; всю вину он принимал на себя. Однако там, на заводе, такое решение немедленно побуждало его к действию, заставляло исправлять ошибку; сейчас оно не срабатывало… Еще несколько мгновений, подумал он, стоя с закрытыми глазами и не отрывая лба от зеркала.

Он не мог заставить замолчать свой говорящий разум; с тем же успехом можно пытаться перекрыть руками напор воды, бьющей из сорвавшегося с резьбы пожарного крана.

Колкие струи, в которых слова мешались с образами, разили его мозг…

Часы, думал он, часы уйдут на созерцание этих лиц; часы, полные скуки, если они просто пьяны, и отвращения, рожденного этими пустыми глазами, пока они трезвы; сколько же времени придется изображать, что ты не замечаешь ни того, ни другого, сколько придется изобретать какие-то обращенные к ним фразы, когда сказать нечего, – и это тогда, когда время это было позарез необходимо ему, чтобы подыскать нового начальника прокатного цеха вместо внезапно уволившегося без всякого предупреждения… это следовало сделать без малейшего промедления, поскольку найти подобного рода специалиста невероятно трудно… а если что-то нарушит плавную работу прокатных станов, выпускавших рельсы для Таггертов… Он вспомнил ту безмолвную укоризну, те взгляды, полные обвинения и презрения, которые обращали к нему родственники, обнаруживая очередное свидетельство его преданности своему делу, и тщетность его молчаливой надежды на то, что они, наконец, решат, что «Риарден Стил» значит для него меньше, чем это было на самом деле, – так пьяница изображает безразличие к спиртному в присутствии людей, презрительно наблюдающих за ним, прекрасно зная о его позорной слабости…

– Я слышала, что вчера ты заявился домой в два часа ночи, и где же ты был? – спрашивала его мать за обеденным столом, и Лилиан отвечала ей:

– Конечно же, на своем заводе, – тем же тоном, которым другая жена с уверенностью произнесла бы: – В кабаке, где же еще…

Или Лилиан спрашивала его с проницательной полуулыбкой:

– Что ты делал вчера в Нью-Йорке?

– Был на банкете с ребятами.

– Деловом?

– Да.

– Ну конечно, – и не произнеся ничего более, Лилиан отворачивалась, пробудив в нем какое-то дурацкое, позорное ощущение: он поймал себя на мысли, что ему очень хочется, чтобы она подумала, будто он побывал на какой-нибудь непристойной холостяцкой вечеринке…

В шторм на озере Мичиган утонул сухогруз, перевозивший тысячи тонн купленной Риарденом руды, – корабли эти разваливались на ходу – и если он не поможет возместить убытки, владельцы пароходной компании разорятся, не оставив на озере ни одного судна…

– Этот уголок? – сказала Лилиан, указывая на кофейные столики и диваны, расставленные ею в гостиной. – Но, Генри, это уже не новость, хотя мне должно льстить, что тебе потребовалось всего три недели, чтобы заметить перестановку. Это моя собственная трактовка обстановки утренней комнаты знаменитого французского дворца – впрочем, такие вещи не могут тебя интересовать, дорогой, поскольку их не найдешь на фондовой бирже, как ни ищи…