– Вы можете жениться на мне! – вскричала она с фальшивой победной радостью, однако тирада, начавшаяся с направленных на него оскорблений, теперь выглядела горькой шуткой над самой Дженни, и голос ее задрожал от страдания и боли, хоть она доблестно пыталась продолжить в том же веселом и ироническом тоне: – Вы можете жениться на мне, увезя при этом из родного дома, из родной страны, и приговорить к жизни в ваших руках, полной публичного унижения и насмешек. Да, вот именно! Именно это я заслужила, не правда ль, милорд, за совершение немыслимого преступления, пустившись гулять на холме близ аббатства и оказавшись на пути вашего мародера-брата! – И добавила с притворным самоуничижением: – Что ж, учитывая чрезвычайность проступка, утопить и четвертовать меня было бы слишком милостиво. Это преждевременно положило бы конец моему позору и несчастью. Это…

Дженни задохнулась, когда рука Ройса вдруг обвилась вокруг талии, мягким ласковым жестом легла на грудь, поразив ее и лишив дара речи. Она не успела опомниться, как он приложился щекой к ее виску и сказал прямо в ухо хриплым, до странности нежным шепотом:

– Хватит, Дженнифер. Довольно.

Другая рука обхватила за пояс, потянула назад. Прижатая к его телу, ощущая ласкающую ладонь на груди, чувствуя, как ее окутывает вновь исходящая от него сила, Дженни беспомощно угнездилась в неожиданном уюте убежища, предложенного им в тот момент, когда перед ней маячило ужасное своей неизвестностью и жестокостью будущее.

Оцепенев, она чуть расслабилась, прижимаясь к нему, в тот же миг рука его напряглась, стискивая ее крепче, другая, поглаживавшая одну грудь, поползла в сторону и мягко накрыла вторую. Небритый подбородок легонько потерся о висок, Ройс повернул голову, приложил теплые губы к щеке, ладонь его медленно, нежно, безостановочно скользила по грудям, рука, обнимавшая талию, плотно удерживала Дженни. Стоя перед будущим, где не было ничего, кроме бед и страха, она закрыла глаза, стараясь сдержать опасения, и отдалась мимолетной сладости момента, дурманящему ощущению вновь обретенной безопасности под прикрытием его тела, под защитой его силы.

Уверяя себя, что всего-навсего утешает и отвлекает перепуганное дитя от горестей, Ройс раздвинул тяжелые волосы на затылке, поцеловал макушку, легонько провел губами по шее вверх к ушку, пощекотав там носом, прежде чем прижаться к молочной коже щеки. Не сознавая, что делает, он поднял руку выше, коснулся теплой плоти в вырезе лифа, просунул руку за корсаж, охватив манящую грудь. Это была ошибка – из чувства протеста или от удивления Дженни заерзала в объятиях, и от прикосновения ее ягодиц к чреслам в нем вспыхнуло то самое желание, с которым он боролся три долгих дня… три бесконечных дня, когда чувствовал между ног ее бедра, когда груди ее соблазнительно колыхались перед глазами и до них можно было дотянуться рукой. Подавляемая в течение трех дней страсть высвободилась, поднялась, диким огнем разлилась в венах, едва ли не полностью помутив рассудок.

С почти болезненным волевым усилием Ройс вытащил ладонь из-за корсажа, отнял губы от щеки. Но в тот же миг рука его, словно руководимая собственной волей, поднялась к ее лицу. Ухватив пальцами подбородок, он повернул к себе это лицо, приподнял, заглянул сверху вниз в самые синие в мире глаза – глаза ребенка, наполненные смятением и смущением, – а мозг его все прокручивал снова и снова смысл ее слов, терзавших не желавшую больше молчать совесть.

«Я оказалась на пути вашего мародера-брата, прогуливаясь на холме… и за преступление его заслуживаю своей судьбы… Вы сгубили мою репутацию. Вы заставили меня лечь с вами, а потом опозорили в глазах двух стран. Меня надо бы утопить и четвертовать… За что? За то, что я оказалась на пути вашего мародера-брата. Вот за что… за одно только это».

Не задумываясь о своих действиях, Ройс нежно приложил пальцы к гладкой щеке, зная, что собирается поцеловать ее, не уверенный больше, что имеет какое-то право бранить ее.