Дури еще хватает - Стивен Фрай (2014)

Я был глубоко тронут (и польщен, разумеется) этим признанием нашей общности и подумал о том, как мне повезло и с моим маленьким человечком, и с тем, что Бэкон увидел его во мне. Хотя, как знать, – может, он счел меня законченным засранцем и выдумал все это, чтобы избавиться от моего общества. Однако безусловная правда такова: Фрэнсис мог пускаться в безумные загулы, пить и пить, точно самоубийца, но затем его маленький человечек говорил: «Хватит, Фрэнсис. Пора в мастерскую». И он на четыре-пять недель возвращался к работе и создавал еще одно величайшее полотно. Насколько я знаю, наркотики никогда его не интересовали.

Впрочем, существует одна чудесная история, которую я слышал столько раз, что уверовал в ее правдивость. Если вы ее уже знаете, можете пропустить. Где-то в конце 1970‑х Лайонел Барт, милейший, но, увы, злополучный композитор и поэт-песенник, создатель мюзикла «Оливер!», пришел на обед к Бэкону и его другу Джону Эдвардсу. Последние поневоле заметили, что Барт время от времени улезает под обеденный стол, после чего оттуда доносятся похрюкивание и шмыганье, сопровождаемые безошибочно узнаваемым шелестом пластикового пакета. Затем Барт вылезал наружу, извинялся и все трое продолжали веселую беседу.

Примерно через час он обнял на прощание хозяев, поблагодарил их и ушел. Джон и Фрэнсис (при тогдашнем фантастическом уже богатстве Фрэнсиса прислуги он не держал) начали убирать со стола.

– О, а это что такое? – спросил Бэкон, обнаружив под креслом Барта пакет с белым порошком.

– Господи, Фрэнсис, до чего ж ты наивен. Это кокаин.

– Ооо, ооо! И что нам с ним делать?

– Я знаю, что нам делать, – сказал в приливе вдохновения Джон. – Мы пойдем в «Бродягу».

«Бродягой» назывался хорошо известный ночной клуб на Джермин-стрит, принадлежавший великолепному Джонни Голду. В 1970‑х там устраивались свадебные приемы – к примеру, Лайзы Миннелли и Питера Селлерса[31], туда часто заглядывали, чтобы выпить, шкодливые спортсмены наподобие Джорджа Беста, Джеймса Ханта и Витаса Герулайтиса, всякого рода модели (еще не получившие приставку «супер»), европейские плейбои в кашемировых кардиганах и киноактеры с обоих берегов Атлантики. Не «Аннабелз», конечно, не тот шик, но клуб был вполне сносный, не лишенный собственного характера и приятности. Он существует и поныне, однако без благотворного присутствия Джонни Голда.

В дверях нашу пару остановил внушительных размеров швейцар, который знал о Фрэнсисе Бэконе примерно столько же, сколько Фрэнсис Бэкон – о Кенни Далглише{59}.

– Извини, приятель, у нас битком. Очередь вон там, – сказал он Эдвардсу.

Отважный Эдвардс, который имел о клубных швейцарах представление, бывшее в те дни более-менее верным, показал ему краешек пакета с белым порошком:

– Не угодно ли?

– Секундочку, джентльмены… прошу за мной.

Швейцар подозвал своего подчиненного, увлек Эдвардса и Бэкона в маленькую нишу у дверей. Джон нерешительно протянул ему пакет, и швейцар, зачерпнув изрядную порцию порошка, пересыпал ее в пакетик поменьше, лежавший наготове в его жилетном кармане. Затем подвел обоих к уже занятому столику и быстро обратил его в незанятый, пророкотав «заказано» и широко поведя мускулистой рукой.

– Хуанито, лучшего шампанского моим друзьям…

Да, подумали Бэкон и Эдвардс. Вот это жизнь, ничего не скажешь.

Раболепный и словоохотливый Хуанито принес ведерко с «Дом Периньоном», разлил его по бокалам. Тем временем Джон и Фрэнсис нетерпеливо планировали скромное посещение мужской уборной, которая пользовалась, как они заметили, изрядной популярностью: очередь в нее, состоявшая из людей чарующих, широко известных, сохраняла постоянную длину.

Едва они сделали по глотку «Дом Периньона», как в зал с топотом спустился все тот же швейцар.

– Вы, двое, пшли вон! Сию же хлебаную минуту! И если я еще раз увижу ваши хлебаные хари, я из вас все дерьмо повышибаю. Поняли, хлебаные долболобы?