Ландшафт здесь иной, чем в Патагонии: пышные равнины, гибрид заливного луга и болота, с торчащими кое-где чудными деревьями – омбу. Жарким днем мы взяли мешок с голубями и отправились на плоскодонке с мотором по лабиринту зеленых рек, вонзая крючки в грудь нашим птичкам и кидая их в воду. Развлечение вышло вполне идиотским: каждые десять минут мы радовались очередной поклевке и втаскивали в лодку очередную пиранью размером с крышку от урны, а потом с визгом, как истерические барышни, высвобождали снасть из ее психопатического рыла. Мне никогда не говорили, что рыбалка может быть такой, и я никогда не думал, что Аргентина может быть такой, – все это, конечно, лишний раз доказывает, что надо брать с собой в путь как можно меньше предубеждений. И только однажды при мне упомянули о Фолклендах, причем без всякой горечи и намеков на реванш. «Дурацкая война», – сказал человек. Действительно, дурацкая. На миг мы с ним почувствовали внутреннее родство – оба с континентов, давно перевыполнивших план по дурацким войнам. «Зато потом мы избавились от военных и от Галтьери, стали демократическими и обуздали инфляцию, с тех пор у нас сплошной подъем», – добавил он. Ну да, а нам достались аэропорт за миллиард фунтов в Порт-Стэнли и еще десяток лет с Маргарет Тэтчер. Наступила минутная пауза, потом мы оба рассмеялись. Если эту тему когда-нибудь поднимут снова, я буду на их стороне.

СЕВЕР

Лед и немного пламени

Исландия, март 2000 года

Почему при таком обилии созданных Богом земель сюда вообще кто-то явился? И почему, явившись сюда и оглядевшись вокруг, эти люди не развернули свою семейную ладью и не уплыли куда подальше вместе со всеми своими чадами и домочадцами? Какие угрозы, взятки, подкупы или пари могли заставить кого-то посмотреть на Исландию, цыкнуть зубом, покачать головой и сказать: «Ладно, поработаем как следует, купим занавесочки повеселее и тогда, пожалуй, сможем назвать это место своим домом»?

Первые люди осели здесь задолго до изобретения липучек, микропорки, конвекционных обогревателей и суповых пакетиков. Когда во всей Европе проживало столько же народу, сколько в теперешнем Барнсли, они могли поехать куда угодно. Они же были викингами, кто бы стал с ними спорить? «Участок у самого моря на Лазурном Берегу, Олаф? Пожалуйста, выбирайте».

Меня заманил сюда мой друг и коллега Джереми Кларксон – вылитый Эйрик Кровавая Секира[52] из Средней Англии. «Исландия – это (пауза, легкое понижение тона) самое чудесное место на земле». И вот он, я и Макак едем под зимней луной из аэропорта «Кеблавик» («Мы никогда не закрываемся») в столицу, Рейкьявик, где живет – я употребляю это слово просто за неимением лучшего – половина из 250 000 исландских душ. Раз уж я упомянул про Макака, объясню. Макаки – неизбежное зло, связанное с заграничными экспедициями, вроде пропавшего багажа, непостижимых уличных знаков и национальных праздников. На журналистском сленге Макаком именуется фотограф (макаки тоже норовят залезть повыше, бьют хрупкие вещи, и вам неприятно сидеть напротив них в часы кормежки).

Мы договорились встретиться в Хитроу в полдвенадцатого; Макак был там с пяти. Чего ему неймется? «Моя жена как раз летела из Таиланда, я ее уже полгода не видел». Как романтично. «Мы разводимся». Так-так. Внутренний голос не зря подсказывал мне, что с Макаком будут проблемы.