Но, как я заметил, безо всякой издевки.

– Да нет. Не думаю. По-моему, я просто очень упрямый.

Он высадил меня через сорок миль, поскольку должен был двигаться на север дальше, чем было нужно мне. Я так и не выяснил, откуда он. И до сей поры не знаю его имени. А он не знает моего.

Я думаю, что оно и к лучшему.

12 сентября 2001 года

Это было на следующий день после обрушения башен, и шоссе, пересекающее центральную Пенсильванию, было сплошь усеяно рукописными плакатами. Примерно по одному на каждую милю. На каких-то участках – чаще. И на всех было одно и то же: «Боже, благослови Америку».

Плакаты начинали действовать мне на нервы.

Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что следовало бы помалкивать об этом. Но тогда я не видел ничего. Кроме плакатов.

Водителю, подсадившему меня в спортивный «БМВ», было за сорок, может, больше. Возможно, машина служила ему инструментом для выхода из кризиса среднего возраста. Только я особо не задумывался. С лихвой хватало собственных кризисов.

– Достала эта хрень, – вырвалось у меня.

– Что достало?

Голос у него был грубый. И скрипуче резкий. Как у курильщика. Хотя ни от него, ни в его машине табачным дымом и не пахло.

– Да плакаты эти.

Долгая пауза. Долгая и… нехорошая.

– Вам не по душе «Боже, благослови Америку»?

– Да.

– А в чем дело?

– Разве это не очевидно?

– Совсем нет. И вообразить не могу. Так что объясните. Просветите меня, пожалуйста.

– Так вот, – начал я, даже не зная, с чего начать. – Вот «Бог». Если Бог есть, то он должен быть для всех и для каждого. Как можно просить Бога принять чью-то сторону?

– Ничего нет плохого в том, чтобы просить Бога быть на стороне правых.

Голос водителя с каждым словом делался все резче. Я это слышал. И догадывался, что это значит. Только останавливаться было уже слишком поздно.

– Прекрасно. Давайте просить его быть на стороне правых. Давайте скажем: «Боже, благослови всех миролюбивых людей на Земле». Как насчет такого? Так мы просим благословения для жертв, а не для душегубов. Только представление, будто Америка всегда на стороне правых, смехотворно. Нас ненавидят не потому, что мы свободны. Нас ненавидят потому, что мы вооружаем афганских боевиков против русских, а потом уходим и ввергаем их в мясорубку. И еще за сотню других дурных решений во внешней политике. Я просто не могу отсиживаться за мольбами к Богу, за этой сделкой заботиться исключительно о нас, как о возлюбленных чадах, что бы мы ни творили.

– Тут собраны в кучу довольно непатриотические сантименты, – выговорил мужчина.

– А вот это еще одно, чего я не возьму в толк. Патриотизм. И это не означает, что я ненавижу Америку. Или хотя бы того, что она мне не нравится. Очень нравится. Только я живу в Нью-Йорк-сити. Так почему бы Богу не благословить Нью-Йорк-сити? Или штат Нью-Йорк? Плюс мы живем на планете Земля, но у планеты Земля нет пылких сторонников. Отчего тогда мы пылаем такой страстью лишь в пределах государственных границ? – я буквально не мог остановиться. Даром что понимал, как вывожу собеседника из себя. А ведь он меня подвозил. – Я скажу вам, отчего. Оттого, что у планеты Земля нет армии. И у Нью-Йорка тоже нет. Всего лишь мера безопасности. Заискивая с мощной структурой, чувствуешь себя менее уязвимым.

– Дерьма в тебе навалом, – бросил он.

– Уверен, вы бы чувствовали себя намного спокойней, если бы и я был спокоен.

Я почувствовал, как машина затряслась по гравию, и вдруг понял, что мы съехали с асфальтированного участка шоссе.

– Вон, – сказал он.

Я вздохнул.

Открыл дверь и вышел, а он рванул обратно на шоссе, не успел я и дверцу закрыть. Резко вильнул к щебенке и исправился: от виляющего движения дверца захлопнулась сама.

А потом он уехал с моими вещами.

– Эй! – крикнул я. – Мой рюкзак!