– А-а. Точно. Вы знаете, где она хранит ключи?

– Нет. Не знаю. Прости. Но, может, Бен знает.

Отлично. Давайте зацепимся за это.

– Что ж, спокойной ночи, – сказал я. – Спасибо, что приглядели за ним.

– Случилось непредвиденное, голубок, но, слава богу, ты добрался домой. Вот и все, что я могу сказать. Мы с Филом просто слишком стары для всех этих дел с Беном. Может, у тебя лучше получится, ведь ты молодой. Удачи тебе.

– Спасибо, – сказал я.

– Удача, она тебе еще понадобится.

На это я не ответил. Просто пошел, срезая путь, по лужайке к дому своего детства, машинально соображая: «А ты, если подумать, не считаешь, что лучше бы последняя фраза осталась невысказанной?»

В доме был погашен весь свет, но, когда я отпер входную дверь и прошел в гостиную, все было видно ясно. Чересчур ясно. Комната была погружена в какое-то призрачное сияние. Учитывая, как на меня влияло состояние изнеможения, сияние казалось едва ли не сверхъестественным. Впрочем, понадобилось немного времени, и я сообразил: в каждой комнате горят ночники.

Я сразу побрел к каминной полке: фото на ней притягивали меня.

Мама с отцом в день свадьбы. Мама и отец с Беном и со мной (нам было, если не ошибаюсь, десять и четыре). Я пристально вгляделся в глаза Бена, улавливая в них проблеск неповиновения и озорства. Таким я знал Бена первые восемь лет своей жизни. Потом еще десять лет я жил с изменившимся Беном. В голове промелькнуло: а уверен ли я, кого встречу утром, – хотя рациональная сторона моего разума, конечно же, понимала, чего ожидать в такой ситуации.

Еще там стояли моя фотография, когда я выиграл в средней школе соревнования штата по легкой атлетике, и фото Бена в двенадцать лет, держащего двадцатидюймовую форель в неустойчивой байдарке (неустойчивости байдарки на фото не было видно, но я помнил) на озере Каунсил Гров.

Я еще раз глянул на фото родителей, и меня поразила странная и будоражащая мысль.

Я – сирота.

Потом я выбросил ее из головы. Сироты – это малыши-беспризорники, мелюзга, иждивенцы. Я же был взрослым человеком, родители которого умерли. Множество взрослых подпадает под эту категорию. Правда, большинство были старше, чем я.

Странно, но эта нить размышлений не подвела меня на опасное расстояние к слезам. Это сделала следующая.

Я посмотрел на саму каминную полку, и вдруг в каком-то озарении увидел нашу семейную рождественскую деревню.

Каждый год мама снимала с полки все фото и безделушки и устраивала городок из украшений, которые все остальное время года лежали спрятанными в коробке, на чердаке, дожидаясь своего часа.

Из стопок книг она складывала горы, потом укрывала их мелкой сеткой и ватой. У маленьких домиков сзади имелись отверстия для рождественских лампочек, так что окошки светились, будто внутри жили люди. Маленькая лошадка, запряженная в сани, все время бежала на ватном склоне горы к зеркальцу-озеру, добраться до которого ей так и не было суждено. На озере крохотный фарфоровый скунс катался на коньках, а семейство оленей высотой в дюйм пили из озера серебряную воду.

И вот в этом месте я едва не сорвался. Только я старался держаться крепко. Повел себя слишком безалаберно, поэтому и позволил чему-то похожему на настоящее чувство вырваться наружу. Оно выбило бы меня из колеи, измучило бы меня и в конце концов сломало бы. Может, навсегда. Надо отдохнуть и набраться сил для этой драки.

Я побрел на светящуюся кухню в поисках какой-нибудь еды. Но меня снова застали врасплох. На дверце холодильника забавные магниты (початок кукурузы, клубничка, морковка, рожок с мороженым, банан) удерживали все пять открыток, которые я послал маме из Нью-Йорка.