Лароуз - Луиза Эрдрич (2016)

Как он преподнесет ей эту новость? Идею воспитывать Лароуза вместе. План, который составили он и Ландро. Это была временная договоренность – позволить ребенку жить по месяцу в каждом доме, за чем будут следить мужчины как наиболее уравновешенные люди. Он скажет ей осторожно, когда они будут в сарае. Тогда Нола сможет на это как-нибудь отреагировать. Питер успел стать специалистом по сохранению спокойствия во время воплей, криков, сквернословия, гнева, печали, страданий, ярости, стонов и плача, страха, пения, молитв, а затем мучительного обретения мира в душе, которое следовало за всем этим.

Теперь иногда, в обычном и спокойном состоянии, они занимались любовью. Это не было похоже на первый раз. Его не простили, но он был принят. Возможно, в роли придурка, но уж точно того, кто больше не причинит вреда. «Ладно, оттрахай меня», – говорил он ей каждый раз, когда она садилась на него верхом. «Нет, спасибо, – отвечала она всегда, – это сделает нас равными». Их любовь была спокойной, может быть, нежной, может быть, странной или, может быть, фальшивой. Она всегда что-то мурлыкала, пока сосала его член. Но теперь в ее мычании можно было различить реальные мелодии. На следующий день мелодия начинала казаться ему озорной и насмешливой, хотя он и не знал слов. Порою она источала сладкую, теплую чуткость, которая действовала на него, как радиоактивное излучение. Иногда оно укрепляло его. Иногда же он чувствовал, как оно разрушает его кости.

После того как он и Ландро договорились растить Лароуза вместе, ему стало казаться, будто жена знает об этом. Нола вернулась к Питеру восхитительно беззащитной. Впоследствии она по вечерам уютно устраивалась рядом с ним на диване, толкая его, чтобы усесться поудобней. В такой обстановке он не мог признаться. Может быть, утром, думал он. После того, как Мэгги уйдет в школу.

– Ты моя голубка, – сказал он и погладил ее плечо так, словно на нем росли перья.

– Коварная голубка. Которая клюнет тебя в самое сердце, – отозвалась она.

– Ему будет больно.

– Ничего не могу поделать, – возразила она, а потом вдруг спросила: – Ты останешься со мной, если я сойду с ума?

В ее голосе прозвучало отчаяние, поэтому он попытался отшутиться:

– Знаешь, ты уже сумасшедшая.

Питер почувствовал слезы на своей груди. Похоже, он зашел слишком далеко.

– В хорошем смысле. Я люблю твои причуды!

– А почему ты не сумасшедший?

– Я сумасшедший. В душе.

– Нет, это не так. Ты не сумасшедший. Как ты мог не сойти с ума? Мы потеряли его. Как ты мог сохранить разум? Тебе что, все равно, черт бы тебя побрал?

Ее голос стал колючим, громким.

– Тебе на все наплевать! Ты холодная сволочь, фашист. Тебе все равно!

– Эй, – сказал он, обнимая ее. – Мы не можем оба сойти с ума. Во всяком случае, в одно и то же время. Давай делать это по очереди.

Она затихла, потом резко рассмеялась.

– Сволочь. Фашист.

Она засмеялась сильней. Ее смех словно открыл в Питере невидимую задвижку, его прорвало, и они вместе смеялись до колик, как ненормальные, с надрывом, а потом оба рыдали, уткнувшись друг другу в волосы, и их сопли капали на простыню.

– Ты все равно моя голубка, – сказал он позже. – Я никогда не перестану тебя любить.

Но она напугала его. Любовь словно превратилась в лед, когда он услышал мертвую уверенность в сказанных ею словах. Он ощутил худшее из одиночеств. То, которое чувствуешь рядом с чужим человеком.

Позже, проснувшись в темноте, он положил руку на ее бедро, сонно желая исполнения своего давнего странного желания раствориться в ней, стать ею, быть одним с нею существом, качающимся в темноте.