Скрытые пружины - Уолтер Кенни (2018)

Миновало почти десятилетие, прежде чем я выросла и поняла, что моя мать, урождённая Вирджиния Грейблум, страдала от жестоких приступов меланхолии и не была счастлива в доме своего мужа. Серьёзный усатый доктор, наблюдавший меня, и семья тётушки, принявшей в моей судьбе живейшее участие, добились того, что события, произошедшие летом одна тысяча девятьсот пятого года, почти изгладились из моей памяти. По соображениям здоровья, я должна была забыть все видения, которыми мой воспалённый разум в то время мучил меня. Тем не менее несмотря на все их усилия, воспоминания о матери – пусть даже ускользающие и зыбкие, – сохранились в моей памяти.

Как скупец, бережно перебирающий в ладонях тусклые кругляши монет и ревностно охраняющий свой тайник от посторонних жадных глаз, все эти годы я хранила в душе далёкие картины прошлого, дорогие моему сердцу. Подвижное, с тонкими чертами, лицо моей матери часто виделось мне во сне. Её мягкая улыбка и особое выражение чуть раскосых тёмных глаз вспоминались мне в те редкие моменты, когда я оставалась в одиночестве.

В ненастную пору, когда дождь хлестал яростными струями закрытые ставни моей комнаты, я почти явственно слышала ласковый, слегка насмешливый голос матери, зовущий меня по имени. Старый потрёпанный друг, из которого я, презрев все усилия тётушки Мод, так и не сумела научиться извлекать хоть сколько-нибудь ласкающие слух звуки, помнил лёгкие прикосновения длинных музыкальных пальцев, бегло пробегавших по его клавишам.

В детстве, в эгоистичной манере, присущей каждому ребёнку, я воспринимала своих мать и отца как часть окружающего меня мира, не вникая в сложные хитросплетения их взаимоотношений. Жили мы очень обособленно, и наш холодный неухоженный особняк редко посещали соседи с визитами или другие гости.

Много позже я узнала, что жители нижней деревни стараются обходить наш дом стороной и называют его «Ведьмин пуп». Сейчас, весной одна тысяча девятьсот двенадцатого года, когда я возвращаюсь в поместье отца, забавное название представляется мне более подходящим, чем чопорное «Хиддэн-мэнор», присвоенное старому громоздкому дому предками моего отца.

Тогда же, в детстве, я не задумывалась ни о том, какие пересуды и толки вызывали у деревенских таинственные занятия моего отца; ни о том, по какой причине мать так отчаянно стремилась покинуть и свою пропахшую лауданумом комнату, и весь этот дождливый край, пропитанный болотными испарениями.

Для меня наш огромный дом, походивший на замок – с его каменными стенами, покрытыми изумрудным мхом, бесконечными гулкими коридорами и сводчатыми потолками, – всегда был источником множества открытий и ареной для выдуманных мною игр. Обладая умением незаметно проникать в любое из его помещений, я подслушивала разговоры горничных, частенько казавшиеся мне непонятными и скучными. Скрываясь в стенных нишах, закрытых пыльными гобеленами, я изображала завывания призраков, заставляя кухонных девчонок визжать до одури.

Дом казался мне сказочным замком принцессы, в котором пока ещё не поселился свирепый дракон. Будучи ребёнком, я не замечала плесени на отсыревших обоях, плохо вычищенного серебра за обеденной трапезой и всеобщей атмосферы запустения и обветшалости.

В периоды лихорадочной активности, никогда не длившиеся долго, моя бедная мать развивала бурную деятельность и строила планы по восстановлению восточного крыла поместья. Такие затеи никогда не доводились ею до конца и обычно являлись причиной ожесточённых споров с отцом, который не терпел посторонних людей в доме.

Деревенские девушки, нанятые с помощью нашей верной миссис Дин, экономки и кухарки в одном лице, не приходили в Хиддэн-мэнор более нескольких раз. Отдалённость дома от деревни и близость его к Лидфордскому ущелью, отсутствие подобающего штата прислуги и сама хмурая громада особняка с гуляющими по нему сквозняками пугали неотёсанных деревенских девчонок.