Наследница. Служанка арендатора - Евгения Марлитт (1914)

– Боюсь, что у тебя тут не все в порядке, Гельвиг, – сказала она холодно, касаясь рукой своего лба. – Я стараюсь, чтобы мой дом был храмом Господним, а ты приносишь мне дочь комедианта… Это более чем глупо!

Гельвиг вздрогнул, и его всегда добродушные глаза блеснули.

– Я не пущу в мой дом это дитя греха, дитя пропащей женщины, так очевидно постигнутой карой Божией!

– Ты так думаешь, Бригитта? Так скажи, пожалуйста, за какие грехи был наказан твой брат, застреленный на охоте неосторожным стрелком?

Вся кровь отлила от лица госпожи Гельвиг. Она смолчала и удивленно посмотрела на мужа, проявившего вдруг такую энергию.

Между тем девчурка, которую Гельвиг поставил на пол, сняла свой розовый капор, прикрывавший прелестную головку, покрытую каштановыми локонами, и принялась бродить по комнате, разглядывая новую для нее обстановку. На ней было светло-голубое шерстяное платьице, украшенное вышивкой – может быть, последней работой успокоившихся рук.

Но именно это нарядное платьице, свободно падающие на лобик и шейку локоны и грациозные движения ребенка возмутили суровую госпожу Гельвиг.

– Я бы и часу не потерпела около себя этой юлы, – сказала она вдруг. – Это маленькое существо с растрепанными волосами совсем не подходит к нашему строгому домашнему строю. Взять ее – значило бы отворить окно и двери легкомыслию и распущенности! Ты, конечно, позаботишься, Гельвиг, чтобы девочка была доставлена куда следует…

Она позвала кухарку и приказала ей:

– Одень ребенка, Фридерика!

– Отправляйся сейчас же в кухню! – сердито приказал кухарке Гельвиг.

Фридерика ушла в смущении.

– Ты доводишь меня до крайности своей черствостью и жестокостью, Бригитта! – воскликнул раздраженный муж. – Благодари себя и свои предрассудки, если я наговорю тебе теперь таких вещей, каких в ином случае никогда бы не сказал! Кому принадлежит дом, который ты хочешь обратить в храм Господень? Мне… Ты вошла в этот дом бедной сиротой, но потом это забыла, и чем больше ты старалась обратить дом в храм и чем больше говорила о Боге, о христианской любви и смирении, тем более гордой и жестокосердной ты становилась… Этот дом – мой дом, и за хлеб, который мы едим, плачу я. И вот я решительно объявляю, что ребенок останется тут… И если твое сердце слишком сухо и черство для того, чтобы почувствовать материнскую любовь к бедной сиротке, то я требую от моей жены, чтобы она, по крайней мере, позаботилась о ребенке как женщина… Если ты не желаешь потерять авторитет у прислуги, то теперь же сделай нужные распоряжения к приему ребенка, иначе эти приказания отдам я сам!

Ни одного слова не произнесли в ответ побелевшие губы госпожи Гельвиг. Другая женщина в такую минуту полного бессилия употребила бы последнее средство – слезы, но эти холодные глаза не знали слез. Она молча взяла связку ключей и вышла.

С глубоким вздохом взял Гельвиг малютку за руку и стал ходить с ней по комнате. Он вынес страшную борьбу, чтобы обеспечить родной дом этому покинутому созданию, он смертельно обидел свою жену и знал, что она никогда не простит ему горьких истин, которые он ей высказал.

Глава 4

С улицы позвонили, и Генрих ввел в комнату мальчика лет семи.

– Добрый вечер, папа! – сказал мальчик.

Гельвиг нежно поцеловал сына в лоб.

– Добрый вечер, Натаниель. Посмотри-ка на эту маленькую девочку, ее зовут Феей.

– Глупости! Как могут ее звать Феей, когда такого имени нет?

– Так звала ее мама, – мягко сказал Гельвиг. – Настоящее ее имя – Фелисита… Это бедное маленькое создание… Ее маму сегодня похоронили; она будет жить у нас, и ты будешь любить ее, как сестренку, не правда ли?

– Нет, папа, я не хочу сестренки!