Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Теплая зима слегка смягчила истерзанный вид Виргинии, но не стерла всех следов войны. Слишком много полей стояли голыми. Слишком много деревьев лишились ветвей. Слишком много дорог были изрыты ямами от лошадиных копыт и пушечных колес. Слишком много фермерских домов с выбитыми стеклами и следами от пуль на стенах стояли пустыми, став похожими на свежие могильные холмики под первым легким снегом.

Растаявший снег, наполняя канавы, создавал причудливые картины. То в безмятежной воде, словно на подносе со средневекового пира, вдруг появлялась лошадиная голова. Промерзшая земля рождала странные урожаи: гильзы снарядов, треснувшие оси и колеса без спиц, брошенную одежду, изорванную до такой степени, что носить ее было уже невозможно, разбитые коричневые бутылки, обрывки бумаги…

Сеновалы были пусты. Стойла в хлевах были пусты. Кладовые были пусты. Как и стулья, на которых раньше сидели дядюшки и братья, отцы и сыновья.

Три года от земли требовали слишком многого, и это сказалось. Поля и долины, ручьи и пруды, холмы и горные вершины выдыхали легкий туман в бледном света солнца. Это было дыхание больной земли.

В кавалерии Северовиргинской армии Чарльз стал чем-то вроде легенды. Но если его храбрость и забота о других вызывали восхищение, то вот полное равнодушие к чинам – скорее удивление. За его спиной даже поговаривали, что из-за этой войны он слегка повредился в уме.

Он приобрел странные привычки. Много часов проводил со своим серым, тщательно чистил его, расчесывал гриву, а иногда и подолгу разговаривал с ним. Всю зиму при каждой возможности ехал повидать какую-то девушку под Фредериксбергом, но всегда возвращался в мрачном молчании. Постоянно объезжал лагеря в поисках книг Бидла[53] в желтых обложках, чтобы купить или взять на время новый роман. Джим Пиклз заметил, что все эти книги об одном и том же – о западных прериях и живущих в них охотниках.

– Ты долго жил в той части страны? – как-то январским вечером спросил Джим, снимая с костра котелок.

Они приготовили ужин сами, потушив в небольшом количестве воды обрезки говядины с топленым салом и покрошив туда сухой кукурузный хлеб недельной давности. Это блюдо солдаты очень любили, оно было гораздо вкуснее, чем привычный рацион из конины с бобами.

– Достаточно долго, чтобы полюбить ее. – Чарльз подцепил своим ножом кусок мяса и поднес его ко рту.

У Джима из столовых приборов был только прутик; ничего другого им не давали, и даже тарелки пришлось сделать из трофейной оловянной фляги, которую они забрали у убитого янки.

Проглотив еще кусок, Чарльз добавил:

– Я бы хоть завтра туда вернулся, если бы не война.

– А как же мисс Августа? – удивленно спросил Джим.

– Ну да, и это тоже… – пробормотал Чарльз и надолго замолчал, глядя на огонь.

Вдруг из темноты послышался голос кого-то из разведчиков:

– Чарли? Кажется, твой серый отвязался.

Он вскочил, уронив еду, и помчался через голый подлесок в ту сторону, куда указал солдат. Там Чарльз действительно нашел Бедового, который нервно жевал кусок серой ткани. С привязи он сорвался.

Чарльз сердито вырвал попону из зубов коня. Серый тихонько заржал, оскалил зубы и ткнулся носом в ладонь Чарльза.

– Черт побери, мальчик, да что с тобой?

Разумеется, Чарльз все знал. Фураж для лошадей давно закончился, и несчастные животные просто сходили с ума от голода.

Когда Чарльз привел Бедового к настилу из досок и соломы, который он, как обычно, для него сделал, громко объявив всем, что застрелит любого, кто попытается этот настил растащить, он увидел в свете соседнего костра, что ребра коня торчат, как железнодорожные шпалы.