Заклятие параноика (сборник) - Стивен Кинг (2012)

Она рассмеялась, мягко так, и поцеловала меня. Наверно, это был самый лучший поцелуй за всю мою жизнь, Дейв. Она меня в щеку поцеловала, сдержанно, как целуют замужние женщины, но… Это как зрелый персик или как цветок из тех, что раскрываются ночью, и, когда ее губы коснулись моей щеки, я почувствовал себя… Я даже не знаю точно, как я себя почувствовал, потому что нельзя передать словами все то, что случилось с тобой, когда ты, например, был с молодой девушкой и мир был еще молод… нельзя рассказать, что ты чувствовал… Кажется, я опять говорю вокруг да около, но, думаю, ты меня понимаешь. Эти вещи отпечатываются в памяти красной краской, и сквозь них трудно что-то разобрать.

«Ты очень хороший человек, Хоумер, и я тебя люблю за то, что ты слушал меня и согласился со мной поехать, – сказала она. – Осторожнее на дороге».

Потом она отправилась к той женщине, а я поехал домой.

– Какой дорогой? – спросил я.

– По шоссе, дурная голова. – Хоумер мягко рассмеялся. Я никогда раньше не замечал у него на лице столько маленьких морщинок. Он поглядел на небо и снова заговорил:

– Потом пришло лето, когда она исчезла. Я не часто ее видел… В то лето был пожар, помнишь? Потом бурей повалило много деревьев. В общем, работы хватало. Время от времени я думал о ней, и о том дне, и о том поцелуе, но мне уже начало казаться, что все это случилось во сне. Как один раз, когда мне было лет шестнадцать и я ни о чем не думал, кроме девчонок. Я тогда перепахивал западное поле Джорджа Баскомба, то самое, что у озера, напротив горы, и думал, о чем обычно думают подростки. Потом бороной вывернуло из земли камень, он раскололся, и из него потекла кровь. По крайней мере мне показалось, что из него течет кровь: что-то красное сочилось из трещины прямо на землю. Я никогда никому об этом не рассказывал, кроме матери. Она посоветовала мне помолиться, что я и сделал, но это ничего не прояснило, и спустя какое-то время мне начало казаться, что все это сон. Так иногда бывает. В жизни полно таких вот прорех, Дейв. Ты знаешь?

– Знаю, – сказал я, вспоминая одну ночь, когда я тоже видел нечто подобное. Это случилось в 1959 году. Плохой был год, но мои ребятишки не знали, что это плохой год, и хотели есть, как всегда. На дальнем поле Генри Брюггера я заметил несколько белохвостых оленей и как-то в августе отправился туда, как стемнело, с фонарем. Летом, когда они жирные, можно подстрелить сразу двух: второй обязательно вернется, принюхиваясь, к первому, словно спрашивая: «Что случилось? Неужели уже осень?», и подстрелить его при этом не труднее, чем сбить кеглю. Мяса будет достаточно, чтобы ребятишкам хватило недель на шесть, а остатки можно закопать. Охотникам в ноябре этих двух оленей, конечно, уже не видать, но детям тоже нужно есть. Как сказал тот, из Массачусетса, он бы хотел позволить себе жить тут круглый год, и в ответ я могу сказать только, что за эту привилегию иногда приходится расплачиваться, когда стемнеет. Короче, в тот раз я увидел, что в небе светится что-то большое и оранжевое. Оно опускалось все ниже и ниже, а я стоял и смотрел: челюсть у меня отвисла аж до груди. Потом эта штука плюхнулась в озеро, и, наверно, на целую минуту все озеро залило странным фиолетово-оранжевым сиянием, которое, казалось, поднималось лучами до самого неба. Никто мне об этом не рассказывал, и я тоже никому не говорил, отчасти потому, что боялся насмешек, но еще и потому, что кто-нибудь мог спросить, какого черта я делал ночью на чужом поле. А после, как и в случае с Хоумером, мне начало казаться, что это сон, но никакого такого глубокого смысла я в нем не видел. Как лунный свет: проку от него в хозяйстве никакого, а значит, и нечего волноваться. День все равно наступит.