Проклиная Барнума с его аферами, – впрочем, шёпотом, ибо кругом хватало любопытных кумушек, направляющихся за покупками, а родной папенька за такие выражения в присутствии прекрасного пола точно отодрал бы за уши – Леви поклялся, что если сегодня придётся ночевать под открытым небом, то ради Барнума он больше палец о палец не ударит.

Несмотря на столь враждебный приём местных жителей, Леви пока не собирался возвращаться в Нью-Йорк с пустыми руками и объясняться с Барнумом. Зная, что женщина живёт на берегу моря, а не в городке, нужно было всего лишь отправиться на шум прибоя. Разыскать её там наверняка будет нетрудно, ведь в этом захолустье вряд ли наберётся много хижин на берегу.

Через несколько часов пришлось признать, что, во-первых, в этом захолустье всё-таки немало домов на берегу, и на его взгляд сей факт казался необъяснимым – ну кому, скажите на милость, приятно наблюдать, как море день за днём подтачивает берег прямо под ногами? А во-вторых, побережье оказалось гораздо длиннее, чем можно было судить по карте.

В наступающих сумерках, вконец обессилев и натерев мозоли, Леви набрёл на какую-то тропинку в снегу («Откуда здесь в апреле взялся снег? Что за вздор!»), петлявшую вдоль гряды огромных валунов, преграждавших путь к обширным участкам побережья, по крайней мере тем, кто в здравом уме не сочтёт карабканье по скалам с целью добраться до бушующего внизу зеленого океана уместным, пристойным или весёлым занятием. Леви не любил океан, а то, чего он натерпелся за во время путешествия, очарования вовсе не добавило.

Надо признать, он уже без малого был готов прекратить поиски. Чуть ли не в каждом доме он натыкался на неприветливый взгляд сурового рыбака или его супруги, и, как и следовало ожидать, никто не имел ни малейшего понятия, где здесь может жить русалка.

Хорошо бы нанять повозку и добраться до ближайшего города, где жители не настолько враждебны и выбросить эту дурацкую затею из головы. Может, получится уговорить Барнума, что на худой конец сгодится и то обезьянье чучело Кимбола.

Он выпустил саквояж из рук прямо в снег. Это уж чересчур, столько снега он в жизни не видел, а тут часами приходится буквально продираться через сугробы. К тому же солнце уже садится, кругом сплошная глухомань, и он уже достаточно натерпелся.

А тут он увидел её.

Без пальто или хотя бы шали на плечах, в одном лишь грубом шерстяном платье и башмаках она стояла на обрыве и глядела в море, а её невероятно длинные волосы не просто развевались на ветру, а словно охватывали воздушные струи, переплетались с ними в непостижимом танце, и казалось, холод ей был совершенно нипочём. Даже издалека, за четверть мили, а то и дальше, она казалась заметно моложе своих соседок на берегу и в деревне, а кожа её переливалась словно жемчуг при свечах.

Потом он заметил небольшую хижину, притулившуюся к скалам за её спиной, и пологий спуск, едва заметную тропинку, должно быть, к бухте внизу.

Она. Точно, она.

Он подхватил чемодан и поспешил к неподвижной фигуре в надежде, что женщина хотя бы пригласит пройти в дом, ибо оставаться на морозе было уже невмоготу, ноги того и гляди окоченеют.

Под ногами скрипел снег, и ей, должно быть, послышался косолапый медведь, но она даже не шелохнулась, пока он не подал голос.

– Моё почтение! – прохрипел он, остановившись в нескольких шагах от высокой статной фигуры, чтобы не испугать, и тут ветром донесло её запах – морской соли вперемешку с маслом, от которого лоснились её волнистые волосы.

Словно зачарованная, она очень медленно обернулась, не желая стряхивать наваждение. Веки с густыми тёмными ресницами, резко бросавшимися в глаза на фоне бледной кожи, были прикрыты.

Когда её глаза распахнулись, его пронзила мысль: «Конечно, она русалка, тут и думать не о чем».

«На суше таких глаз не сыскать», – думал он.